Мюррей Ротбард. Власть и рынок. — Страница 4

Глава IV. Двустороннее вмешательство: налогообложение

4.1. Введение: доходы и расходы государства

Такие интервенционистские центры влияния, как государства, не могут не тратить средства; если речь идет о денежной экономике, они должны тратить деньги. Источником денег могут быть только доходы, или поступления. Существует два главных источника доходов (которые и делают оправданным применение к такого рода центрам влияния прилагательного «интервенционистские»): налоги и инфляция. Налоги — это дань, которую население вынуждено платить государству; инфляция — это мошенническая эмиссия псевдоскладских расписок на деньги, или, попросту говоря, новых денег. Инфляцию мы рассматривали в другом месте. Эта глава посвящена налогам.

Здесь мы будем говорить в основном о действиях государства, потому что именно эта организация, как правило, осуществляет вмешательство в экономическую жизнь. Но в принципе наш анализ применим к любым центрам силы, принуждающим граждан к какому-либо поведению. Не только государства, но и преступные сообщества составляют бюджет своих доходов и расходов. Если государства облагают граждан налогами, то преступные формирования назначают свои поборы. Если правительства мошенническим путем эмитируют неразменные бумажные деньги, то преступники попросту промышляют изготовлением фальшивых денег. Следует понимать, что с праксиологической точки зрения нет никакой разницы между действием налогов и инфляции, с одной стороны, и грабежа и изготовления фальшивых денег — с другой. В обоих случаях осуществляется силовое вмешательство в деятельность рынков, дабы улучшить материальное положение одних людей за счет других. Главное различие состоит в том, что государство осуществляет свою юрисдикцию над обширными территориями и действует при этом открыто и безбоязненно. Власть преступных формирований, напротив, распространяется на небольшие территории, и действуют они при этом с риском и тайно. Но даже это различие наблюдается не всегда. Во многих странах отдельные районы находятся, с пассивного согласия большинства населения, под властью бандитов, которые действуют в таких случаях как настоящие правительства или государства. Таким образом, между государством и преступной бандой разница не столько качественная, сколько количественная, и нередко границы между ними бывают размытыми. Так, правительство, потерпевшее поражение в гражданской войне, нередко оказывается в положении преступного сообщества, сохраняющего власть на небольшой части территории страны. С точки зрения праксиологии между ними нет никакой разницы.

Некоторые авторы держатся того мнения, что бременем для общества являются не доходы, а лишь расходы государства. Но ведь правительство не может тратить деньги, предварительно не получив их посредством налогов, инфляции или займов. С другой стороны, государства всегда тратят все собираемые ими суммы. Доходы могут не совпадать с расходами только в редких случаях дефляции части государственных фондов (или, если речь идет исключительно о звонкой монете, их накопления). В этом случае, как мы увидим ниже, бремя государственного вмешательства не ограничивается величиной его доходов: действительная доля государственных расходов в национальном доходе при этом возрастает, и тяжесть государственных расходов оказывается выше, чем их денежная сумма.

В дальнейшем анализе мы будем исходить из того, что никакой дефляции в области фискальных сборов не существует, а значит, любой прирост налогов сопровождается соответствующим ростом государственных расходов.

4.2. Налоги и расходы: плюсы и минусы

По проницательному замечанию Кэлхауна, общество делится на две группы людей: на тех, кто платит налоги, и тех, кто живет за счет налогов, т. е. на тех, кто страдает от налогового бремени, и тех, кому оно во благо. Кто несет бремя налогов? Самый прямой ответ — те, кто платит налоги. Вопрос о перекладывании налогового бремени на других мы рассмотрим ниже.

Кто выигрывает от налогообложения? Прежде всего те, кто живет исключительно за счет налогов, т. е. политики и чиновники. Их единственное дело – управлять обществом. И следует понимать, что независимо от правового оформления чиновники не платят налогов: они живут за счет налогов. Государственные доходы приносят выгоду и тем, кто пользуется правительственными субсидиями: они принимают пассивное участие в управлении обществом. Вообще говоря, государство может получить пассивную поддержку большинства населения, только если у него в штате есть постоянные работники, а также имеются сторонники, существующие на его субсидии. Обеспечение работой чиновников и субсидирование обеспечивает активную поддержку со стороны значительных групп населения. Если государству удается сплотить и заручиться активной поддержкой своих сторонников, оно может, рассчитывая на невежество и апатию остальной публики, получить в качестве пассивных сторонников большинство населения и свести к минимуму активную оппозицию.

Когда правительству приходится тратить деньги на различные предприятия и проекты, проблема распределения потерь и выигрышей оказывается более сложной. В этих случаях правительство всегда выступает в качестве потребителя ресурсов (на военные расходы, на общественные работы и т. п.), и, оплачивая покупаемые факторы производства, оно запускает деньги в обращение. Обратимся для наглядности к следующему примеру. Представим, что правительство облагает налогом промысел трески и собранные таким образом средства расходует на закупку вооружений. Первым получателем этих денег является производитель оружия и боеприпасов, который расходует полученные от правительства деньги на то, чтобы заплатить поставщикам, собственникам первичных факторов производства и пр. Тем временем лишенные капитала добытчики трески сокращают свой спрос на факторы производства. В обоих случаях тяготы и выгоды распространяются по всей экономике. Вследствие принуждения со стороны государства «потребительский» спрос смещается с трески на оружие и боеприпасы. В краткосрочной перспективе рыбаки и их поставщики несут потери, а производители вооружений и их поставщики оказываются в выигрыше. По мере того как волна, создаваемая государственным вмешательством, расходится все дальше, импульс постепенно сходит на нет, так что наиболее затронутыми оказываются рыбаки и производители оружия, т. е. первые звенья в этой цепи. Но в долгосрочной перспективе прибыльность всех фирм и отраслей одинакова, а любые выигрыши и убытки вменяются первичным факторам производства. Неспецифичные, или адаптируемые, факторы при этом переключаются из рыболовства в производство оружия. Все бремя потерь и весь выигрыш достаются совершенно специфичным, или неадаптируемым, факторам производства. Даже неспецифичные факторы оказываются затронутыми процессом распределения выгод и убытков, хотя и в меньшей степени. В наибольшей степени последствия изменений почувствуют владельцы специфичных первичных факторов производства, главным образом владельцы земли, эксплуатируемой в обеих отраслях. Налоги не препятствуют установлению экономического равновесия, а потому у нас есть возможность проследить долгосрочные последствия налогов и государственных расходов. В краткосрочной перспективе, разумеется, сдвиг спроса сказывается на прибылях и убытках предпринимателей.

Все правительственные закупки ресурсов являются разновидностью потребительских расходов в том смысле, что деньги тратятся на покупку тех или иных товаров по решению правительственных чиновников. Поэтому эти закупки можно называть потребительскими расходами правительственных чиновников. Сами чиновники, разумеется, не потребляют всего этого, но, поскольку именно их желания изменили структуру производства и стали причиной появления на свет всех этих вещей, мы можем с достаточным основанием называть их «потребителями». Как мы увидим далее, все разговоры о государственных «инвестициях» являются заблуждением.

Налоги всегда оказывают двоякое влияние, а именно: 1) вносят искажения в распределение ресурсов в обществе, так что потребители больше не могут наиболее эффективным образом удовлетворять свои потребности; 2) под их влиянием возникает разрыв между производством и «распределением». Налоги являются причиной возникновения «проблемы распределения».

Первый пункт вполне ясен: правительство принуждает потребителей поделиться своими доходами с государством, которое и перекупает часть ресурсов у тех же самых потребителей. Это ложится на потребителей явной тяготой: их уровень жизни снижается, а распределение ресурсов теперь подчиняется не удовлетворению нужд потребителей, а достижению целей правительства. Ниже мы более подробно проанализируем, как именно разные виды налогов искажают распределение ресурсов. Здесь главное понять, что мечта многих экономистов — нейтральный налог, т. е. налог, не вносящий искажений в функционирование рынков, является чистой химерой. Никакой налог не может быть действительно нейтральным; каждый из них порождает свои искажения. Нейтральность может быть реализована только на совершенно свободном рынке, где доходы государства образуются исключительно в результате добровольных покупок.

Часто встречается утверждение, что «капитализм решил проблему производства», и теперь должно вмешаться государство, чтобы «решить проблему распределения». Трудно представить более ложное утверждение. Ведь «проблема производства» не будет решена до тех пор, пока мы все не станем жителями райских садов. Более того, на свободных рынках и не существует никакой «проблемы распределения». Собственно говоря, там и «распределения» никакого не существует. На свободном рынке человек владеет только теми деньгами, которые он или его предки получили от других людей в уплату за оказываемые услуги. Здесь процесс распределения не оторван от процессов производства и рыночного обмена, а потому лишена всякого смысла и сама концепция «распределения» как чего-то отдельного. Поскольку рыночная свобода выгодна всем участникам и ведет к повышению социальной полезности, можно утверждать, что порождаемое свободным рынком «распределение» доходов и богатства также всегда и везде ведет к повышению социальной полезности и, по сути дела, максимизирует ее в любое данное время. Когда государство берет что-то у Петра, чтобы отдать Павлу, оно создает отдельный процесс распределения и саму «проблему» распределения. С этого момента услуги, продаваемые на рынке, перестают быть единственным источником доходов и богатства; важную роль приобретают особые привилегии, создаваемые государственным принуждением. С этого момента богатство распределяется в пользу «эксплуататоров» за счет «эксплуатируемых».

Здесь принципиально важен тот факт, что размах вносимого государством искажения в распределение ресурсов и ограбления производителей прямо пропорционален уровню налогообложения и доле государственных расходов в экономике страны по сравнению с уровнем частного дохода и богатства. Именно в этом пункте предлагаемый мною анализ принципиально отличается от многих других подходов: воздействие налогообложения зависит не столько от типа налогов, сколько от их величины. Важнейшим фактором является суммарный уровень налогообложения, величина государственных доходов относительно доходов частного сектора. В экономической литературе слишком много внимания уделяется видам налогов — налоги прогрессивные или пропорциональные, подоходный налог или налог с продаж, налог на потребление и т. п. А ведь по-настоящему важен только вопрос об общем уровне налогообложения.

4.3. Распространение налогового бремени и воздействие налогов

Часть I. Подоходные налоги

4.3.1. Общий налог с продаж и законы распространения бремени налогообложения

С незапамятных времен важнейший вопрос налогообложения – кто платит налог. Вопрос может показаться тривиальным, поскольку государство всегда знает, кого оно обкладывает налогом. Но проблема ведь не в том, кто непосредственно вносит налоговые платежи, а в том, кому приходится расплачиваться в долгосрочной перспективе. Таким образом, вопрос стоит так: может ли налогоплательщик «переложить» налоговые расходы на кого-либо другого. Перекладывание происходит, когда налогоплательщик имеет возможность поднять продажную цену, тем самым «перекладывая» налог на покупателя, или когда он может снизить цену покупаемых товаров и услуг, тем самым «перекладывая» налог на своих поставщиков.

Помимо вопроса о том, на кого ложится бремя налогов, есть еще проблема экономических последствий различных типов налогов и влияния величины налогов.

Первый закон распространения налогового бремени имеет довольно радикальную формулировку: никакой налог не может быть переложен вперед. Иными словами, никакой налог не может быть переложен с продавца на покупателя и в итоге на конечного потребителя. Ниже мы увидим, как этот закон работает в случае акцизных сборов и налогов с продаж, которые, по общему мнению, всегда перекладываются на покупателей. Принято считать, что любой налог на производство или налог с продаж повышает издержки производства и в виде повышенной цены перекладывается на потребителей. Но ведь цены никогда не определяются издержками производства, напротив, почти всегда верно обратное. Цена любого товара определяется объемом его запасов и величиной рыночного спроса. Но рыночный спрос никак не зависит от налога. Любая фирма устанавливает продажную цену так, чтобы получить максимальный чистый доход, и при данной величине спроса любое дополнительное повышение цены просто уменьшает чистый доход фирмы. В силу этого налог не может быть переложен на потребителей.

Не приходится спорить, что если налог ведет к сокращению производства товара, а значит, и к росту его рыночной цены, то он в известном смысле может быть переложен на покупателей. Однако это едва ли можно назвать перекладыванием per se, потому что когда говорят о перекладывании налога на потребителей, имеют в виду, что это никак не сказывается на производителе. Но если в результате «перекладывания» некоторым производителям приходится закрывать свое дело, вряд ли оправданно говорить о перекладывании. Лучше признать, что здесь мы имеем дело с другими последствиями налогообложения.

Общий налог с продаж является классическим примером налога на производителей, который, по общему мнению, всегда перекладывается вперед – на потребителей. Пусть государство облагает все товары в розничной торговле 20%-м налогом. Будем исходить из того, что можно принудить всех торговцев уплачивать этот налог. Большинству людей кажется несомненным, что торговля просто поднимет цены на 20% и послужит государству в качестве бесплатного канала сбора налогов. Но вряд ли все так просто. Как мы уже убедились, нет никаких оснований считать, что цены могут быть увеличены. Цены еще до этого находились в точке, соответствующей максимуму чистого дохода, запасы товаров не уменьшились, а структура спроса осталась неизменной. Значит, цены увеличить невозможно. Более того, если взять цены в целом, мы увидим, что они зависят от соотношения между предложением денег и спросом на них. Чтобы сделать возможным повышение уровня цен, нужно либо увеличить предложение денег, либо понизить спрос на деньги, либо добиться того и другого одновременно. А ничего из этого не происходит. Спрос на деньги не понизился, предложение товаров на рынке и предложение денег остались прежними. Таким образом, нет никакой возможности поднять общий уровень цен.

Очевидно, что если бы предприятия имели возможность переложить повышение налога на потребителей в форме повышенных цен, они бы увеличили цены и не ожидая, пока их принудит к этому рост налогов. Если бы состояние потребительского спроса допускало рост цен, фирмы давно использовали бы эту возможность. Могут возразить, что налог с продаж повышает уровень всех цен, а значит, все фирмы имеют возможность переложить налог на своих покупателей. Но ведь в каждой фирме состояние дел определяется кривой спроса на производимые этой фирмой товары, а ни одна из кривых спроса не меняется. Увеличение налога не делает ничего, что сделало бы более высокие цены более прибыльными.

Миф о том, что налог с продаж может быть переложен на потребителей, сопоставим с мифом о том, что общее увеличение заработной платы под давлением профсоюзов может быть транслировано в повышение цен, а потому является «причиной инфляции». Общий уровень цен никоим образом не может быть повышен, а значит, единственным результатом такого рода увеличения заработной платы будет массовая безработица.

Многих вводит в заблуждение тот факт, что цены всех товаров неизбежно должны включать налог. Когда человек приходит в кино и читает над кассой объявление, что за вход нужно заплатить 1 долл., поскольку «цена» билета равна 85 центам, а налог — 15 центам, он делает вывод, что налог есть просто прибавка к «цене». Но ведь цена входного билета равна 1 долл., а не 85 центам. 85 центов — это доход, который достается фирме после уплаты налога. Вполне возможно, что этот доход был уменьшен, чтобы заплатить налог.

Именно так и действует общий налог с продаж. Его непосредственное действие сводится к снижению валового дохода фирмы на величину налоговых платежей. В долгосрочной перспективе, разумеется, фирма не может платить налог, поскольку сокращение ее валового дохода переносится на процентный доход владельцев капитала, на ренту и заработную плату, получаемую собственниками первичных факторов производства — земли и рабочей силы. Сокращение валового дохода фирм розничной торговли ведет к сокращению спроса на продукцию всех фирм более отдаленного порядка. При этом в долгосрочной перспективе прибыльность всех фирм одинакова.

Здесь возникает различие между общим налогом с продаж и, скажем, налогом на доходы корпораций. Структура временных предпочтений и другие компоненты величины процента не претерпели никаких изменений. Если налог на доход ведет к снижению прибыльности [interest return], то налог с продаж может быть и будет целиком перенесен с инвестиций на первичные факторы производства. Результатом взимания налога с продаж оказывается общее сокращение чистого дохода, зарабатываемого первичными факторами производства, т. е. общее сокращение заработной платы и дохода землевладельцев от сдачи земли в аренду. Таким образом, налог с продаж оказывается переложен назад — на доходы первичных факторов производства. Теперь ни один из первичных факторов производства не зарабатывает причитающейся ему дисконтированной ценности предельного продукта [discounted marginal value product, DMVP]. Первичные факторы зарабатывают меньше величины своей DMVP, и разница в точности равна собираемому государством налогу с продаж.

Теперь можно объединить этот анализ распространения налогового бремени, создаваемого общим налогом с продаж, с результатами проведенного еще раньше анализа общих выгод и потерь, создаваемых налогообложением. Для этого вспомним, что налоговые сборы расходуются государством. При этом, безотносительно к тому, тратит ли оно собранные деньги на закупку товаров и услуг или просто передает их получателям различных пособий и субсидий, в конечном итоге оказывается, что потребительский и инвестиционный спрос в сумме, равной величине налоговых сборов, переходит из частных рук в руки государства и тех, кому оно раздает деньги. В этом случае налогом в конечном счете облагается доход, зарабатываемый первичными факторами производства, и это их деньги переходят в руки государства. Доход государства и/или тех, кого оно субсидирует, возрастает за счет тех, кто платит налоги, а в итоге инвестиционный и потребительский спрос, соответствующий величине собранных налогов, также переходит из их рук в руки живущих за счет налогов. При этом покупательная способность денег не меняется (если не учитывать разницы в спросе на деньги у плательщиков налогов и тех, кто живет за их счет), но в силу изменения структуры спроса меняется и структура цен. Так, если на свободном рынке много тратят на одежду, а государство расходует налоговые поступления главным образом на закупки оружия, то цены на одежду упадут, на оружие — вырастут, а неспецифичные факторы производства будут переключаться из текстильной и швейной промышленности в оборонные отрасли.

Поэтому результатом установления 20%-го общего налога с продаж не будет, как можно было бы предположить, пропорциональное сокращение дохода всех факторов производства на 20%. В отраслях, претерпевших сжатие в силу перемещения спроса из частного сектора в государственный, доход специфичных факторов сократится больше чем на 20%. В отраслях, испытавших увеличение спроса, доход специфичных факторов сократится пропорционально меньше, а доход некоторых может даже увеличиться. Неспецифичные факторы будут затронуты в меньшей степени, но и здесь доходность будет расти и падать в соответствии с тем, как изменения спроса повлияют на величину их вклада в конечный продукт.

Понимание того, что налоги нельзя переложить вперед, на конечных потребителей, – это один из выводов австрийской школы экономического анализа, показавшей, что цены в конечном счете определяются величиной спроса и запасом, а вовсе не «издержками производства». К сожалению, прежде рассмотрение проблем налогообложения находилось под слишком сильным влиянием классической теории «издержек производства» и не использовало основные результаты австрийской школы экономического анализа. Сами создатели этой школы не уделили внимания проблеме распространения налогового бремени, так что теперь нам приходится продвигаться по неисследованной территории.

Если принять идею о перекладывании налогов вперед со всеми возможными выводами, мы придем к абсурдному утверждению, что производители товаров имеют возможность переложить налоговое бремя на своих потребителей, которые в свою очередь смогут перенести их на своих работодателей, и т. д. ad infinitum, так что в действительности никто не платит никаких налогов.

Важно не упускать из виду, что налог с продаж представляет собой очевидный провал попытки обложить налогом потребление. Принято считать, что налог с продаж обременяет потребление, а не доход или капитал. Но мы показали, что этот налог сокращает не потребление, а доходы собственников первичных факторов производства. Общий налог с продаж представляет собой подоходный налог, хотя и вполне бессистемный, поскольку не может быть сделан адресным. Многие «правые» экономисты считают, что лучше использовать налоги с продаж, а не подоходный налог, поскольку только так можно взимать налог с потребления, а не с инвестиций и сбережений; многие «левые» экономисты, исходя из той же логики, выступают против налога с продаж. И те и другие ошибаются; налог с продаж по сути своей является подоходным налогом, хотя и действующим ненаправленно и бессистемно. Основной результат общего налога с продаж такой же, как у подоходного налога: сокращение потребления и сбережений-инвестиций у всех категорий налогоплательщиков. А поскольку, как мы увидим далее, подоходный налог в большей степени падает на сбережения и инвестиции, а не на потребление, мы приходим к важному и парадоксальному выводу, что налог на потребление также в конечном итоге всей тяжестью падает на сбережения и инвестиции.

4.3.2. Акцизы и другие налоги на производство

Акцизные сборы — это налог с продаж, налагаемый не на все, а только на отдельные группы товаров. Отличие общего налога с продаж заключается в том, что, равномерно облагая оборот всех конечных товаров, он сам по себе не вносит искажений в рыночную структуру производственных возможностей. С другой стороны, акцизные сборы налагаются, как уже говорилось, только на отдельные группы товаров. Общий налог с продаж, разумеется, также вносит искажение в структуру производства, поскольку подпитываемые им государственные расходы имеют совершенно иную направленность, чем частный рыночный спрос. Акцизные сборы оказывают такое же влияние, но, кроме того, они создают налоговое давление на облагаемые отрасли производства. Налог не может быть переложен на потребителей и, как правило, перекладывается на отраслевые факторы производства. Специфика этого налога в том, что он выдавливает из отрасли неспецифичные факторы производства и предпринимателей, которым приходится уходить в отрасли, не облагаемые акцизом. В течение переходного периода налог может быть добавлен к издержкам производства. Но поскольку прямое повышение цен невозможно, предельным фирмам приходится уходить из отрасли и искать лучшие возможности для бизнеса в других видах деятельности. Исход из подакцизных отраслей неспецифических факторов производства и, скорее всего, фирм ведет к снижению объема отраслевого производства. В результате сокращения запаса, или предложения, при данной величине спроса рыночная цена на этот продукт растет. Таким образом, здесь происходит своего рода «косвенное перекладывание» налогового бремени, поскольку цена конечной продукции в итоге возрастет. Но, как уже было сказано выше, неверно называть этот процесс «перекладыванием», поскольку этот термин куда лучше подходит к ситуации, когда можно без каких-либо дополнительных усилий просто включать налог в цену продукции.

Акцизные налоги являются источником потерь для всех участников рынка. Неспецифическим факторам приходится уходить в отрасли, дающие меньший доход. Поскольку в этих отраслях дисконтированная предельная ценность продукта меньше, специфические факторы оказываются затронутыми в большей степени, а потребителям приходится нести ущерб из-за искажений (относительно их желаний) в распределении факторов производства и структуре цен. Предложение факторов производства в подакцизных отраслях снижается, а цены на их продукцию растут, тогда как во всех остальных отраслях возникает относительный избыток предложения факторов, а цены на их продукцию оказываются слишком низкими.

Кроме того, акцизные сборы имеют тот же общий эффект, что и все другие налоги, а именно: подкрепленные налоговыми поступлениями желания государства и тех, кого оно субсидирует, они искажают структуру рыночного спроса.

Об эластичности спроса по налогам написано слишком много. Нам известно, что спрос для каждой отдельной фирмы всегда эластичен в области цен, превышающих цену свободного рынка. Да и издержки производства не есть что-то фиксированное, а определяются продажной ценой. Что еще важнее, поскольку кривая спроса на любой товар всегда падает с ростом цены, любое снижение объема производства ведет к росту рыночной цены, а повышение объема производства — к ее понижению, и все это вне всякой связи с эластичностью спроса. Для экономической теории вопрос об эластичности спроса имеет сравнительно второстепенный характер.

В общем, акцизный налог: а) наносит ущерб потребителям тем, что, как и все прочие налоги, перемещает ресурсы и спрос от частных потребителей к государству; б) имеет специфические последствия, наносящие ущерб потребителям и производителям, поскольку искажает рыночное распределение производственных ресурсов, структуру цен и факторов производства; в) не может рассматриваться как налог на потребление, уплата которого перекладывается на потребителей. Акциз также является налогом на доходы, но только не всех участников рынка, а прежде всего на доходы факторов производства, специфических для подакцизных отраслей.

Любой частичный налог на производство будет иметь те же результаты, что и акциз. Например, устанавливаемый в отрасли лицензионный сбор, дающий монопольную привилегию фирме, владеющей большим капиталом, ведет к ограничению предложения продукта и росту цены. При этом искажение структуры цен и распределения факторов производства будет таким же, как в случае акцизного налога. Только в отличие от ситуации с последними монопольная привилегия косвенным образом идет на пользу специфическим, квазимонополизированным факторам производства, у которых появляется возможность остаться в отрасли.

4.3.3. Общие последствия налогообложения доходов

В динамичной реальной экономике денежный доход включает заработную плату, земельную ренту, процент и прибыль (убытки). (Плата за аренду земли также капитализируется на рынке, так что доход от аренды принимает форму процента и прибыли минус убытки.) Подоходный налог предназначен для обложения всех такого рода чистых доходов. Мы убедились, что акциз и налог с продаж — это в действительности налоги, налагаемые на доходы некоторых первичных факторов производства. Этого факта обычно не замечают, возможно, потому, что традиционно считается: подоходное налогообложение равномерно применяется ко всем доходам, одинаковым по величине. Ниже мы убедимся, что именно единообразие сборов считается важнейшим «критерием справедливости» налогообложения. На самом деле никакого единообразия здесь не существует. Акцизные сборы и налог с продаж, как мы видели, налагаются только на отдельных получателей дохода, а другие, имеющие равные по величине доходы, этих налогов не платят. Следует, наконец, признать, что официальный подоходный налог, т. е. налог, который всем известен как «подоходный налог», вовсе не является единственным инструментом, с помощью которого государство облагает или может облагать доход.

Подоходный налог невозможно переложить на других. Его бремя ложится исключительно на самого налогоплательщика. Последний получает предпринимательскую прибыль, процент от временного предпочтения и другие доходы от предельной производительности, и ни один из этих видов дохода невозможно увеличить, чтобы компенсировать налоговые платежи. Подоходный налог сокращает денежный и реальный доход каждого налогоплательщика, а значит, снижает его уровень жизни. При этом издержки на получение дохода от труда возрастают, а досуг делается относительно более дешевым, так что люди в среднем склонны работать меньше. У всех людей снижается уровень жизни, выраженный в обмениваемых благах. Против этой логики обычно возражают, что, когда человек зарабатывает меньше, предельная полезность денег для него возрастает, а это значит, что может вырасти и предельная полезность уменьшенного на величину удержанного налога дохода, приносимого обычными затратами труда. Иными словами, если при той же напряженности и продолжительности труда каждый теперь зарабатывает меньше, то именно это сокращение дохода может в такой степени увеличить предельную полезность денежной единицы, что и предельная полезность всего дохода вырастет, так что подоходный налог станет стимулом работать больше и усерднее. Возможно, что в некоторых случаях все именно так и происходит, и в таком результате нет ничего мистического или противоречащего экономической логике. Но едва ли все это так уж хорошо для человека или общества. Потому что, когда время работы увеличивается, меньше времени остается для досуга, и в результате этих вызванных принуждением потерь уровень и качество жизни людей понижаются.

Короче говоря, в условиях свободного рынка каждый человек находит приемлемое для себя равновесие между денежным доходом (или реальным доходом в форме благ, которые можно на него купить) и реальным доходом в форме деятельности, связанной с досугом. Эти базовые составляющие и определяют уровень жизни. Фактически, чем больше денежный доход, который может быть обменян на другие рыночные блага, тем выше окажется предельная полезность единицы свободного времени (не участвующее в рыночном обмене благо) и тем больший доход люди «получают» в форме досуга. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, если принудительно понизить уровень доходов человека, ему придется работать больше. Впрочем, в любом случае подоходный налог снижает уровень жизни налогоплательщика, лишая его либо части свободного времени, либо части покупаемых на рынке благ.

Подоходный налог не только делает работу менее привлекательной, чем досуг, но он еще делает менее привлекательной работу за деньги, чем за плату натурой. Нет сомнений, что работа, приносящая неденежный доход, становится относительно более привлекательной. Положение работающей женщины ухудшается по сравнению с положением домохозяйки; люди начинают предпочитать работу для своих семей и покидают рынок труда и т. п. Растет популярность всякого рода «сделай сам». Короче говоря, подоходный налог благоприятствует регрессу в сфере разделения и профессионализации труда и относительному упадку рынка, а значит, и снижению жизненного уровня. Если сделать подоходный налог достаточно большим, то рынок полностью распадется, а на его развалинах восторжествуют примитивные экономические отношения.

Часть дохода индивида конфискуется подоходным налогом, а оставшееся должно быть распределено получателем дохода между потреблением и инвестированием самостоятельно. Если считать кривую временных предпочтений заданной, то, на первый взгляд, можно предположить, что величина подоходного налога не будет влиять на соотношение между величиной потребления и величиной сбережений/инвестиций и чистую ставку процента. Однако это не так. Ведь реальный доход и ценность номинальных денежных активов налогоплательщика снизились. А чем ниже реальная ценность денежных активов человека, тем выше коэффициент временного предпочтения (при заданной кривой временных предпочтений) и тем выше отношение его расходов на потребление к инвестициям (см. график на рис. 4).

Некоторые экономисты утверждают, что существование подоходного налогообложения сокращает объем сбережений и инвестиций еще одним способом. Они считают, что подоходный налог по самой своей природе устанавливает «двойной» налог на сбережения-инвестиции по сравнению с потреблением. Они рассуждают следующим образом: нельзя считать, что сбережения и потребление совершенно независимы друг от друга. Целью всех сбережений является потребление в будущем, а иначе ни в каких сбережениях нет смысла. Сбережение—это воздержание от потребления в настоящем в надежде, что потребление возрастет в будущем. Средства производства сами по себе никому не нужны. Они интересны только как воплощение будущего роста потребления. Когда Робинзон Крузо огораживает поле, он осуществляет сбережение/инвестирование, дабы получать в будущем больше зерна; его усилия принесут плоды в виде большего потребления. Таким образом, введение подоходного налога наносит больший ущерб не потреблению, а сбережениям/инвестициям.

Эта логика верно объясняет процесс сбережения/инвестирования. У нее только один серьезный изъян: она не имеет отношения к проблеме налогообложения. Сбережения и в самом деле плодотворны. Проблема в том, что это известно всем, и как раз в силу этого люди и осуществляют сбережения. Но, даже зная о плодотворности сбережений, люди не откладывают на будущее все, что зарабатывают. Почему? Из-за временного предпочтения в пользу потребления в настоящем. При данных шкалах ценности и величине текущего дохода каждый человек наиболее желательным для себя способом распределяет свой доход между потреблением, сбережениями и приростом запаса наличных денег. И любое иное распределение дохода будет в меньшей степени отвечать его желаниям, или, иными словами, будет соответствовать более низкому положению на его собственной шкале ценности. В силу этого нет оснований утверждать, что подоходный налог наносит какой-либо особый ущерб сбережениям/инвестициям. Он просто снижает уровень жизни налогоплательщика, включая его потребление в настоящем и будущем и запас денег. Сам по себе он не обременяет сбережения сильнее, чем остальные направления использования дохода.

Есть еще одно объяснение того, каким образом подоходный налог все же ложится особым бременем на сбережения. Подобно всем другим видам дохода, процентный доход, приносимый сбережениями/инвестициями, подлежит обложению подоходным налогом. В силу этого получаемая чистая ставка процента оказывается ниже ставки свободного рынка. Доходность не соответствует временным предпочтениям свободного рынка; навязанная более низкая доходность означает, что людей вынуждают направлять свои сбережения/инвестиции в проекты с более низкой доходностью, и люди соответственно снижают долю расходов, выделяемых на сбережения/инвестиции. Короче говоря, предельные сбережения и инвестиции, теряющие прибыльность при пониженной ставке, не будут осуществляться.

Приведенный выше аргумент Фишера-Милля является примером любопытной тенденции среди экономистов, в целом выступающих приверженцами свободного рынка, не рассматривать устанавливаемое им соотношение между потреблением и инвестициями как оптимальное. Экономический довод в пользу свободы рыночной деятельности заключается в том, что рыночное распределение ресурсов оптимально соответствует желаниям потребителей. Экономисты — сторонники свободного рынка признают это для большинства сфер хозяйственной деятельности, но по неким причинам проявляют особенную привязанность и нежность к сбережениям/инвестициям по сравнению с потреблением. Им представляется, что налог на сбережения наносит куда больший ущерб свободе рыночной деятельности, чем налог на потребление. Бесспорно, что сбережения воплощают будущее потребление. Но поскольку люди, добровольно делающие выбор между текущим и будущим потреблением, делают его в соответствии со своими временными предпочтениями, этот добровольный выбор является их оптимальным выбором. Поэтому любой налог на их потребление является таким же вторжением, искажающим работу свободного рынка, как и налог на их сбережения. В конце концов, сбережения — это вовсе не священная корова. Это просто источник будущего потребления. Сбережения ничуть не важнее текущего потребления; итоговое распределение ресурсов между ними определяется совокупностью временных предпочтений каждого человека. Экономист, интересующийся объемом сбережений, осуществляемых в условиях свободного рынка, больше, чем уровнем потребления в условиях свободного рынка, неявным образом выступает в поддержку государственного вмешательства и принудительного отвлечения ресурсов из сферы текущего потребления в сферу накоплений и инвестиций. Защитник свободного рынка должен с равной энергией противостоять любым попыткам исказить соотношение между потреблением и инвестициями в любом направлении — в пользу как сбережений, так и потребления.

Фактически, как мы уже убедились, подоходный налог способствует перераспределению ресурсов в пользу потребления, а еще прежде мы видели, что попытки взимать налог с потребления — с помощью налога с продаж или производственных налогов — в конечном итоге оборачиваются обложением доходов.

4.3.4. Отдельные виды налогообложения доходов

4.3.4.1. Налоги на заработную плату

Налог на заработную плату является разновидностью подоходного налога, которую нельзя переложить с плеч получателя заработной платы. Его не на кого перекладывать. И прежде всего для этого не подходят работодатели, отдача [interest rate] которых имеет тенденцию к выравниванию. Помимо прямого, существуют и косвенные налоги на заработную плату, которые ложатся на работников в форме понижения величины заработной платы. Примером является часть выплат в систему социального страхования или на пособия по безработице, которую выплачивают работодатели. Большинство наемных работников наивно уверены, что к ним эта часть налоговых платежей не имеет отношения, поскольку ее выплачивают их наниматели. Они заблуждаются. Работодатель, как мы видели, не имеет возможности переложить налог вперед — на потребителей. А поскольку величина этих налоговых платежей пропорциональна величине заработной платы, они целиком перекладываются назад — на самих получателей заработной платы. Доля этих налогов, выплачиваемая работодателем, представляет собой просто удержанную часть заработной платы.

4.3.4.2. Налог на доходы корпораций

Взимание налога с чистого дохода корпораций представляет собой «двойное» налогообложение их собственников: сначала они выплачивают налог с дохода корпорации, а затем с дивидендов, т. е. с оставшейся части дохода, распределенной между собственниками, выплачивается личный подоходный налог. Этот дополнительный налог не может быть переложен на потребителей. А поскольку им облагают чистый доход, его очень трудно переложить назад. Поскольку этот налог взимают с доходов только корпораций и не взимают с доходов товариществ, семейных предприятий и пр., получается, что государство ставит в невыгодное положение эффективные формы рыночных организаций и поощряет неэффективные. Это способствует перемещению ресурсов от первых ко вторым до тех пор, пока уровень их чистой доходности не станет равным, хотя и более низким, чем первоначально. Поскольку в результате такого вмешательства уровень доходности понижается, этот налог оказывается своего рода штрафом на сбережения и инвестиции, так же как на эффективные формы рыночной организации.

Устранить эффект «двойного налогообложения» можно только путем упразднения этого налога, для чего достаточно считать любой чистый доход корпорации доходом ее акционеров соразмерно их доле. Иными словами, к корпорации следует относиться как к товариществу, а не как к абсурдной фикции, которая будто бы существует независимо и отдельно от деятельности ее действительных владельцев. Доход корпорации есть соответствующий доход ее совладельцев. Некоторые возражают, что акционеры не получают всей суммы корпоративного дохода, с которого должен быть уплачен налог. Представим, например, что некая корпорация Star имеет за определенный период чистый доход в 100 тыс. долл. и что ею владеют три акционера — Джонс с 40% акций, Смит с 35% и Робинсон с 25 % акций. Большинство акционеров или представляющие их руководители корпорации принимают решение сохранить «в компании» 60 тыс. долл. в качестве нераспределенной прибыли и выплатить на дивиденды только 40 тыс. долл. По существующему закону считается, что корпорация Star принесла следующие доходы: Джонсу 16 тыс. долл., Смиту – 14 тыс. и Робинсону – 10 тыс. долл. При этом считается, что доход самой «корпорации» составляет 100 тыс. долл. С этих сумм и взимается налог. Но ведь никакой такой «корпорации», которая существовала бы отдельно от своих собственников, нет. Гораздо логичнее было бы считать, что доходы распределяются следующим образом: Джонсу 40 тыс. долл., Смиту — 35 тыс. и Робинсону — 25 тыс. долл. Тот факт, что акционеры не получают всех этих денег, не является сильным возражением. Ведь они ведут себя подобно человеку, который не снимает всех заработанных денег с банковского счета. При этом процент на вклад считается доходом и облагается налогом, и нет никаких причин, чтобы не относиться к «нераспределенной» прибыли как к сумме индивидуальных доходов акционеров.

Порядок, в соответствии с которым совокупный доход корпорации сначала облагается налогом, а потом распределяется в виде дивидендов, чтобы вновь подвергнуться налогообложению, способствует дальнейшему искажению инвестиционного процесса и рыночной организации. Ведь этот порядок поощряет акционеров к тому, чтобы оставлять в виде нераспределенной большую часть прибыли корпораций, чем они оставили бы в условиях свободного рынка. «Замороженная» таким образом прибыль либо хранится, либо инвестируется в проекты, которые нельзя счесть оптимальными с точки зрения удовлетворения нужд потребителей. Поскольку при этом обычно утверждают, что такой порядок стимулирует инвестиции, необходимо возразить, что (1) в результате стимулирования инвестиций происходит такое же отклонение от оптимального распределения ресурсов, как и при любом другом вмешательстве, и (2) таким образом стимулируются не инвестиции, а замораживание инвестиционных фондов в корпорациях, их заработавших, в ущерб мобильным инвестициям. Это вносит искажения в инвестиционный процесс, делает его менее эффективным и препятствует диффузии средств в другие предприятия. В конце концов, далеко не все доходы от дивидендов полностью проедаются. Часть этих средств вкладывается в другие фирмы. Налог на доходы корпораций сильно мешает адаптации экономики к динамичному изменению условий хозяйственной деятельности.

4.3.4.3. Налог на «сверхприбыль»

Этот налог взимают с той части чистой прибыли, которая признана «сверхприбылью», поскольку существенно превышает прибыль за предшествующий период. Штрафуя «сверхприбыль», государство наказывает эффективную адаптацию к изменению экономических условий. Стремление предпринимателей к прибыли является тем мотивом, который осуществляет адаптацию, оценку и координацию экономической системы, чтобы максимизировать доход производителя, обеспечивающего максимальное удовлетворение потребителей. Именно благодаря этому процессу доля ошибочных инвестиций держится на минимальном уровне, а планы большей частью исполняются, благодаря чему на рынке вовремя появляется продукция, в наибольшей степени отвечающая требованиям потребителей. Атакуя прибыль, государство «вдвойне» подрывает и деформирует весь процесс рыночной адаптации. Этот налог представляет собой наказание самых эффективных предпринимателей. Более того, он способствует замораживанию рыночных структур и предпринимательских позиций в сложившемся состоянии, что со временем все более разрушительно действует на экономику. Нет и не может быть экономических оправданий попыткам заморозить сложившееся состояние рынка. Чем выше темп экономических изменений, тем важнее не облагать налогом «сверхприбыль». В противном случае возможности приспособления к новым условиям окажутся недостаточными как раз тогда, когда требуется быстрая адаптация. Трудно найти столь же неоправданный налог, как этот.

4.3.4.4. Проблема прироста капитала

Много дискуссий вызывает вопрос, считать ли прирост капитала доходом? Положительный ответ представляется очевидным. Доход от прироста капитала — это одна из главных форм дохода. Фактически прирост капитала — это то же самое, что прибыль. Если все виды денежной прибыли включаются в категорию налогооблагаемого дохода, то те, кто стремится к единообразному обложению всех видов дохода, должны включить в эту категорию и прирост капитала. Возьмем для примера уже знакомую нам корпорацию Star. Обозначим через t1 тот момент времени, когда корпорация уже получила прибыль в 100 тыс. долл. и размышляет о том, как распорядиться этими средствами. Короче говоря, начнем с момента принятия решения. Корпорация заработала 100 тыс. долл. В момент времени t1 стоимость компании возрастает на 100 тыс. долл. Капитал акционеров вырос на 100 тыс. долл., но это не что иное, как совокупная прибыль. Далее, 60 тыс. долл. остаются у корпорации, а 40 тыс. выплачиваются в виде дивидендов. Для простоты предположим, что акционеры проедают свои дивиденды без остатка. Какова ситуация в момент времени t2, сразу после решения о распределении прибыли? Стоимость компании увеличилась на 60 тыс. долл. Эти деньги, бесспорно, являются частью дохода акционеров; однако, если стремиться к единообразному налогообложению, нет необходимости обкладывать их налогом, поскольку корпорация уже заплатила налог со 100 тыс. долл. прибыли.

Фондовый рынок стремится к точной оценке капитальной стоимости фирмы, поэтому можно предположить, что курс акций корпорации Star увеличится так, что совокупная стоимость ее акций вырастет на 60 тыс. долл. В динамично меняющемся мире, однако, фондовый рынок отражает ожидания будущей прибыли, и, следовательно, рыночная оценка фирмы может оказаться отличной от показателя, определяемого бухгалтерским балансом за прошедший период. Более того, как фондовый рынок, так и отдельные предприятия в своих оценках учитывают не только баланс прибылей и убытков, но и предпринимательский элемент. Прибыль в данный момент может быть незначительной, но дальновидный предприниматель купит акции фирмы у менее дальновидных акционеров. Рост цены акций обеспечит ему прирост капитала, соответствующий его предпринимательской способности мудро распоряжаться капиталом. Поскольку у властей нет возможности проверить величину прибыли фирмы, ради единообразного налогообложения всех видов дохода было бы разумнее вообще не брать налога с прибыли корпораций, а вместо этого взимать налог с прироста капитала акционеров. Все важные изменения находят отражение в курсе акций, так что отдельный налог с прибыли фирмы просто лишен смысла. С другой стороны, если брать налог с дохода фирмы, но не учитывать прирост капитала, то из «дохода» исключается предпринимательский выигрыш, получаемый на фондовом рынке. В случае компаний, находящихся в единоличной собственности, и товариществ, где собственность не воплощена в акциях, разумеется, следовало бы брать налог непосредственно с балансовой прибыли. Одновременное взимание налога с балансового дохода (т. е. с прибыли, распределяемой среди акционеров) и с курсового роста акций означает двойное налогообложение эффективных предпринимателей. Подлинно единообразный подоходный налог — это вообще налог, пропорциональный не балансовой прибыли, а скорее приросту капитала от акций.

Если балансовая прибыль (или прирост капитала) представляет собой доход, подлежащий налогообложению, то убытки (или потери от падения котировок) представляют собой отрицательный доход, который при налогообложении следовало бы вычитать из суммы других доходов, получаемых налогоплательщиком.

А что можно сказать о землевладельцах и домовладельцах? Здесь та же самая ситуация. Землевладельцы получают ежегодный доход, который может включаться в их чистый доход в качестве прибыли от предпринимательской деятельности. Кроме того, хотя владение недвижимостью не оформлено в виде акций, в этой сфере существует активный и процветающий рынок капитала. На этом рынке капитализированная стоимость земли растет или падает. Здесь опять у государства есть две возможности внести единообразие в систему налогообложения личных доходов: либо облагать налогом прибыль от эксплуатации недвижимости, либо взимать налог с повышения ее стоимости. В первом случае оказываются неучтенными предпринимательские прибыли и убытки, полученные на рынке капитала, который регулирует и предвосхищает будущие изменения спроса и инвестиций; если облагать налогом оба вида прибыли, это будет двойным налогообложением операций с недвижимостью. Наилучшим решением (опять же если целью является единообразный подоходный налог) было бы ограничиться взиманием налога с повышения (за вычетом понижения) стоимости земли.

Следует подчеркнуть, что налог на прирост капитала является действительно подоходным налогом только при условии, что его взимают с возникшего, а не реализованного прироста или уменьшения капитала. Иными словами, если активы налогоплательщика за некий период выросли с 300 до 400 унций золота, его доход равен 100 унциям, даже если он и не продавал актив ради «фиксации» прибыли. Его доход состоит не только из тех денег, которые он может использовать для оплаты расходов. Та же ситуация, что и с нераспределенной прибылью корпораций, которую, как мы видели, следовало бы включать в совокупный доход каждого из акционеров. Налогообложение только реализованных прибылей и убытков вносит серьезные искажения в ход хозяйственной деятельности, поскольку у инвесторов появляется сильнейший стимул никогда не продавать акции, а хранить их для будущих поколений. Продавая акции, владельцу придется уплатить налог с повышения их курса за очень длительный период. В результате производственный капитал будет «застывать» в собственности одного человека или нескольких поколений семьи, что лишит экономику гибкости и помешает рынку своевременно учитывать непрерывно происходящие изменения. И с течением времени ущерб от недостаточной гибкости будет все больше усугубляться.

Серьезно деформирует деятельность рынка капитала и тот факт, что налог на доход от реализации прироста капитала может быть очень значителен и не единообразен. Ведь прирост капитала накапливается в течение очень длительного времени, а не возникает в момент продажи, тогда как базой подоходного налога является реализованный доход каждого года. Он уплачивается только с доходов того года, когда капитал был реализован. Иными словами, человек, зафиксировавший свою прибыль в определенном году, должен заплатить значительно больший налог, чем это было бы «оправдано» налогом на доход, действительно полученный в течение этого года. Предположим, что человек купил акции за 50 долл., их рыночная оценка повышается на 10 долл. в год, и он их продал через четыре года за 90 долл. В течение трех лет он не платил налога за повышение их стоимости на 10 долл., а в четвертый год ему приходится платить налог за повышение цены на 40 долл. Поэтому это налог скорее на накопленный капитал, чем на доход. И это создает еще больший стимул не расставаться с активами, т. е. создает дополнительное ограничение гибкости рынка.

Конечно, любая попытка взимать налог с прироста капитала наталкивается на значительные трудности, но, как мы покажем далее, любая попытка установить единообразный подоходный налог встречается с непреодолимыми трудностями. Серьезнейшей проблемой является оценка рыночной стоимости капитала. Любые оценки всегда приблизительны, и нет возможности удостовериться в верности оценки прироста стоимости капитала.

Другим источником непреодолимых трудностей является изменение покупательной способности денежной единицы. Если покупательная способность упала вдвое, а стоимость капитала возросла с 50 до 100, то мы не имеем никакого прироста капитала: просто в результате удвоения номинальной стоимости реальная стоимость капитала осталась неизменной. А если при удвоении общего уровня цен номинальная стоимость капитала осталась неизменной, значит, его реальная стоимость уменьшилась вдвое. То есть при оценке прироста или уменьшения стоимости капитала следует учитывать изменение покупательной способности денег. Таким образом, при снижении покупательной способности оценка доходов получается завышенной, что ведет к проеданию капитала. Но если поставить задачу корректировать оценку изменения стоимости капитала в соответствии с изменениями покупательной способности денег, то какие методы при этом следует использовать? Ведь мы не можем непосредственно измерить изменение покупательной способности. Любой «индекс» дает совершенно произвольную оценку. А поскольку мы не можем точно измерить величину дохода, при любом методе нам не достичь единообразия в системе налогообложения.

Так что на противоречивый вопрос: «Является ли доходом прирост капитала?» – отвечать следует уверенным «да», но при условии, что (1) внесены поправки на изменение покупательной способности денежной единицы и (2) учитывается возникший, а не реализованный прирост капитала. Фактически, в случае предприятий, находящихся в собственности владельцев акций (и облигаций), удорожание этих акций и облигаций является намного более совершенным показателем полученного дохода, чем отчетные данные о прибыли компании. Если мы стремимся к единообразию подоходного налога, его следует начислять только на прирост капитала; взимание налога и с прироста капитала, и с отчетной прибыли даст нам «двойное» налогообложение одного и того же дохода.

Профессор Гроувс, соглашаясь с тем, что прирост капитала является доходом, выдвигает несколько причин в пользу того, чтобы не использовать этот показатель как базу для налогообложения. Почти все его возражения касаются налогообложения дохода от реализованного, а не возникшего капитала. Единственно значимым является уже знакомое нам соображение: «Прирост и убывание капитала в отличие от большинства других видов дохода не имеют регулярного характера». Но ведь и никакой другой доход не имеет «регулярного характера». Прибыль и убытки также весьма изменчивы, поскольку в их основе лежат спекулятивное предпринимательство и приспособление к изменяющимся обстоятельствам. Но ведь никто на этом основании не утверждает, что прибыль не является доходом. Все прочие доходы также имеют переменчивый характер. В условиях свободного рынка никто не имеет гарантированного дохода. Все источники доходов привязаны к рыночным изменениям. Иллюзорность различий между доходом и приростом капитала демонстрируется проблемой дохода литератора. Является ли доход писателя в таком-то году, ставший результатом публикации книги, над которой он работал в течение пяти лет, «доходом» или это следствие повышения «капитальной ценности» данного автора? Должно быть очевидно, что все эти различения совершенно бессмысленны.

Прирост капитала является прибылью. И реальная величина совокупного прироста капитала в обществе равна величине совокупной прибыли. Прибыль повышает стоимость капитала, а убытки понижают ее. Более того, не существует никаких других источников прироста капитала. Что такое личные сбережения? Все личные сбережения, за исключением увеличения остатков наличности, куда-нибудь инвестируются. Эти вложения образуют прирост капитала акционеров. Совокупные сбережения образуют совокупный прирост капитала. Но столь же верно и то, что существование совокупной прибыли требует наличия в экономике совокупных чистых сбережений. Таким образом, в рамках народного хозяйства существует однозначное соответствие между совокупной чистой прибылью, совокупным приростом капитала и совокупными чистыми сбережениями. Чистое сокращение совокупных сбережений имеет результатом убытки и потери капитала в масштабе всей экономики.

Подведем итог. Если мы стремимся к единообразию подоходного налога (а критическим анализом этой цели мы займемся ниже), то следует считать прирост капитала эквивалентом дохода (с поправкой на изменение покупательной способности денежной единицы), а убывание капитала — отрицательным доходом. Некоторые критики возражают, что нелогично корректировать величину капитала с учетом изменений цен и не делать этого в отношении дохода, но они упускают одно обстоятельство. Если мы намерены взимать налог с дохода, а не с накопленного капитала, необходимо вносить поправки на изменение покупательной способности денег. В периоды инфляции, например, объектом налогообложения является не чистый доход, а сам капитал.

4.3.4.5. Возможен ли налог на потребление?

Как мы убедились, налог с продаж и акцизные сборы, задуманные как инструменты налогообложения потребления, имеют своим результатом взимание налога с дохода. Ирвинг Фишер предложил очень остроумный вариант налога на потребление — прямой налог на человека, напоминающий налог на личный доход. Базой такого налога мог бы быть личный доход за вычетом чистого прироста капитала плюс чистое сокращение капитала или денежных сбережений за отчетный период, иными словами, сумма всех потребительских расходов налогоплательщика. Тогда потребительские расходы человека будут облагаться налогом точно так же, как сегодня облагается налогом его доход. Нам представляется ошибочным утверждение Фишера, что только налог на потребление будет настоящим подоходным налогом и что существующий подоходный налог ложится двойным бременем на сбережения. Этот аргумент придает сбережениям большее значение, чем сам рынок, потому что рынок знает все о плодотворности сбережений и обеспечивает соответствующее межвременное распределение расходов. В данном случае мы оказались перед следующей проблемой: достигнет ли предложенный Фишером налог своей цели — окажется ли он налогом только на потребление?

Предположим, что годовой доход Джонса составляет 100 унций золота. За год он расходует на потребление 90% дохода, или 90 унций, и сберегает 10%, или 10 унций. Если государство обложит его 20%-м подоходным налогом, в конце года ему придется выплатить в казну 20 унций. Предполагая, что его кривая временнх предпочтений остается прежней (и оставляя в стороне тот факт, что доля его расходов на потребление должна вырасти, потому что у человека с меньшим запасом денежных средств возрастает коэффициент временных предпочтений), получим, что для него соотношение между потреблением и инвестициями останется равным 90:10. Теперь Джонс будет тратить 72 унции на потребление и 8 на инвестиции.

А теперь предположим, что государство заменило подоходный налог 20%-м налогом на потребление. Фишер утверждает, что такой налог будет ложиться только на потребление. Но это неверно, потому что в основе всех сбережений/инвестиций лежит только возможность будущего потребления. Поскольку и в будущем потребление будет обложено налогом приблизительно по той же ставке, что и потребление в настоящем, очевидно, что сбережение не получает никаких особых стимулов. Даже если бы целью государства было поощрение сбережений за счет текущего потребления, взимание налога с потребления не достигло бы этой цели. Поскольку текущее и будущее потребление в равной степени облагаются налогом, никакого стимулирования сбережений не получается. Скорее мы получаем стимулирование потребления в той мере, в какой уменьшение запаса денежных средств ведет к росту коэффициента предпочтения текущего потребления. Но если оставить этот эффект в стороне, потеря средств заставит человека перераспределить и сократить сбережения и потребление. Любые выплаты государству уменьшают чистый доход, которым может распоряжаться человек, а поскольку его временное предпочтение остается прежним, он пропорционально сокращает и сбережения, и потребление.

Если приравнять величину валового дохода 100 единицам, то, решив эту систему из трех уравнений, получим: Чистый доход = 85; Налог = 15; Потребление = 76.

Можно свести в таблицу результаты воздействия подоходного налога и налога на потребление на доход Джонса:

Итак, мы видим очень важную вещь: налог на потребление всегда представляет собой подоходный налог, хотя и по меньшей ставке: 20%-й налог на потребление эквивалентен 15 %-му подоходному налогу. Это очень важный аргумент против плана Фишера. Попытки реализовать его намерение взимать налог только с потребления обречены на провал: налогоплательщик так корректирует свои расходы, что налог на потребление превращается в подоходный, хотя и по более низкой ставке.

Мы пришли к поразительному выводу, что налог только на потребление совершенно невозможен; все налоги на потребление так или иначе превращаются в подоходный налог. В случае прямого налога на потребление ставка оказывается сниженной. Может быть, в этом и заключается причина пристрастия защитников свободного рынка к налогам на потребление. Их привлекательность заключается просто-напросто в снижении ставки — любая ставка подоходного налога соответствует более низкой ставке налога на потребление. Ослабляется налоговое давление на рынок и общество. Облегчение налогового бремени — цель, конечно, похвальная, но только тогда и нужно прямо ее формулировать, отдавая отчет, что дело не столько в формах налогообложения, сколько в общем бремени налогов на общество и налогоплательщиков.

Вернемся к не рассматривавшейся нами возможности детезаврирования или проедания сбережений и внесем соответствующие поправки в наши выводы. Если имеет место детезаврирование, объектом обложения является не столько доход, сколько потребление, потому что при этом оно осуществляется за счет накопленного прежде богатства, а не за счет текущего дохода. Под предложенный Фишером налог попадали бы расходы за счет накопленного богатства, которые не попадают под обычный подоходный налог.

Часть II. Налоги на капитал

В известном смысле всякий налог – это налог на капитал. Чтобы уплатить налог, человек должен отложить деньги. Это универсальное правило. Если приходится заранее откладывать деньги, налог уменьшает инвестированный капитал общества. Если деньги для налоговых платежей не откладываются заранее, можно утверждать, что налог сокращает потенциальные сбережения. Впрочем, потенциальные сбережения вовсе не то же самое, что накопленный капитал, и можно считать, что налог на текущий доход не является налогом на капитал. Даже если приходится откладывать деньги для уплаты налога, речь идет о текущем доходе и о текущих сбережениях, а потому оправданно проведение различия между налогами на текущие доходы и сбережения и налогами на капитал, накопленный в прошлом. Поскольку, по сути дела, налог на потребление возможен только в случае проедания сбережений, почти все налоги оказываются налогами на доход или на накопленный капитал. Мы уже проанализировали воздействие подоходного налога. Обратимся теперь к налогам на капитал.

Здесь перед нами случай по-настоящему «двойного налогообложения». Когда мы имеем дело с налогом на текущие сбережения, обвинение в двойном налогообложении сомнительно, потому что люди осуществляют распределение вновь произведенного, текущего дохода. Напротив, накопленный капитал — это наше наследие, накопленный в прошлом инструмент, оборудование и другие производственные ресурсы, от использования которых зависит наш уровень жизни в текущий момент и в будущем. Обложить этот капитал налогом значит уменьшить запас производственных ресурсов, поскольку мы делаем невыгодным как возмещение расходуемого капитала, так и накопление нового, что сулит обнищание всему обществу. Можно представить себе такую структуру временных предпочтений, при которой будет происходить добровольное проедание накопленного капитала. В этом случае люди сознательно выберут будущую бедность, с тем чтобы лучше жить в настоящем. Но когда такой выбор навязывается государством, искажение деятельности рынков оказывается особенно вредоносным. Потому что в итоге произойдет абсолютное понижение уровня жизни всех членов общества, включая, возможно, и тех, кто живет за счет налогов, т. е. государственных чиновников и других обладателей налоговых привилегий. В такой ситуации государство и его фавориты вместо того, чтобы довольствоваться текущим доходом, запускают руки в накопленный капитал, убивая, таким образом, курицу, несущую золотые яйца.

Как видим, налог на капитал существенно отличается от подоходного. Это тот редкий случай, когда имеет значение не только величина налоговых ставок, но и вид налога. 20%-й налог на накопленный капитал будет иметь куда более разрушительный эффект и приведет к большей нищете, чем 20%-й подоходный налог.

4.3.5. Налог на наследство и дарения

Часто полученное в дар считают просто доходом. Следует понимать, однако, что получатель ничего не произвел в обмен на полученные деньги; на самом деле это вовсе не доход от производства, а трансферт части накопленного капитала. Таким образом, любой налог на дарения является налогом на капитал. Это особенно верно в случае наследств, когда накопленный капитал переходит к наследникам и источником этого дара явно не может быть текущий доход. Таким образом, налог на наследство — это в чистом виде налог на капитал. Его воздействие особенно разрушительно, потому что (а) иногда речь идет об очень значительных суммах, так как в определенный момент времени на протяжении жизни нескольких поколений каждая часть собственности должна перейти к наследникам; и (б) перспектива уплаты налога на наследство нарушает стимул и саму возможность сберегать и накапливать семейные богатства. Налог на наследство, пожалуй, является примером самого разрушительного варианта налога на капитал.

Налог на наследство и дарения является, в дополнение к этому, наказанием за благотворительность и укрепление семейных уз. Не лишен иронии тот факт, что часть наиболее ревностных сторонников налога на наследство и дарения громче всех кричит о том, что, если предоставить все воле свободного рынка, общество будет испытывать «недостаток» благотворительности.

4.3.6. Налог на собственность

Налог на собственность (имущество) устанавливают пропорционально ее стоимости, в силу чего он и является налогом на капитал. В связи с налогом на собственность возникает множество проблем. Прежде всего для взимания этого налога необходимо оценить стоимость собственности и выбрать соответствующую ставку налога. Но поскольку реальной продажи не происходит, нет никакой возможности дать точную оценку ее стоимости. А поскольку все методы оценки произвольны, открываются широкие возможности для фаворитизма, сговора и взяток.

Другим слабым местом существующих налогов на собственность является то, что при этом налогом облагается как «реальный», так и «нематериальный» компоненты собственности. Налог на собственность взимают с суммы реальных и нематериальных активов, так что, скажем, к стоимости собственных активов прибавляется величина долговых обязательств. В результате на собственность, обремененную долгом, ложится двойной налоговый пресс. Если А и В владеют собственностью на сумму 10 тыс. долл. каждый, но при этом С владеет еще долговыми обязательствами на 6 тыс. долл. на собственность В, суммарная оценка стоимости последней оказывается равной 16 тыс. долл., и с нее берется соответствующий налог. В итоге людей наказывают за использование кредита и в ставку ссудного процента приходится включать надбавку за дополнительный налог.

Особенностью налога на собственность является то, что он привязан не к личности собственника, а к самой собственности. В результате налог в форме, известной как капитализация налога, перекладывается на рынок. Предположим, что в рамках всего народного хозяйства коэффициент временного предпочтения, или, иначе говоря, чистая ставка процента, составляет 5%. В состоянии равновесия все инвестиции приносят 5 %, и по мере приближения к равновесию величина ставки стремится к 5 %. Далее представим, что на какой-то определенный вид активов, например на дома стоимостью 10 тыс. долл., установлен налог на собственность. До появления этого налога такой дом приносил владельцу 500 долл. годового дохода. Если ставка налога равна 1%, владельцу дома приходится выплачивать государству 100 долл. в год. И каков результат? Теперь владелец дома зарабатывает на нем только 400 долл. в год. Чистая доходность его инвестиций уменьшилась до 4 %. Понятно, что никто не станет вкладывать в собственность, приносящую только 4 % годовых, тогда как любые другие инвестиции дают 5% годового дохода. Что произойдет? Собственник не имеет возможности поднять арендную плату и переложить налог на арендаторов. Приносимый собственностью доход определяется ее дисконтированной предельной доходностью, и никакой налог не может повысить достоинства активов или их доходность. На деле происходит обратное: налог понижает капитальную ценность собственности, что дает владельцу возможность зарабатывать свои 5 % дохода. Рынок, стремящийся к единому уровню процента, чтобы повысить доходность инвестиций, толкает капитальную ценность собственности вниз. Последняя понизится до 8333 долл., так что будущая доходность сохранится на уровне 5% годовых.

В долгосрочной перспективе итогом процесса уменьшения капитальной ценности является перекладывание потерь назад, прежде всего на владельца участка земли. Предположим, что налогом на собственность обложена определенная группа производственных активов. Доход этих активов может быть представлен как сумма заработной платы, процентов на капитал, предпринимательской прибыли и ренты за землю. Понижение капитальной ценности этих активов, т. е. доходности производственных активов, приводит все эти ресурсы в движение: рабочие, столкнувшись с падением заработной платы, перейдут на лучше оплачиваемую работу; капиталисты найдут более прибыльные сферы для вложения капитала и т. п. В результате рабочие и предприниматели со сравнительно небольшими потерями уйдут от налога на собственность. Их потери будут заключаться лишь в том, что их дисконтированная предельная производительность будет ниже на новом месте (следующее по привлекательности место работы). Потребители, разумеется, понесут некоторые потери из-за принудительного перераспределения ресурсов. Но прежде всего пострадает владелец земли. Таким образом, в результате процесса капитализации налога налог на собственность превращается в земельный налог. Причем расплачиваться приходится преимущественно тому, кто владел землей в момент введения налога на собственность. Землевладельцу приходится не только выплачивать земельный налог (который он не может ни на кого переложить), но он еще несет убытки от падения стоимости капитала. Если в примере с домом его собственником является г-н Смит, то ему не только придется платить годовой налог в размере 83 долл., но и стоимость его актива упадет с 10 тыс. долл. до 8333 долл. Этот убыток будет зафиксирован Смитом в тот момент, когда он продаст свой дом.

Ну а что будет происходить со следующим собственником этого дома? Он купит его за 8333 долл. и будет получать свои 5% годового дохода, отдавая ежегодно государству 83 долл. налогов. Таким образом, рынок капитализировал налог на собственность, учтя его в капитальной ценности собственности. В результате вся тяжесть налогового бремени легла на первоначального владельца недвижимости. Все последующие владельцы этого актива на самом деле «не платят» этот налог — он был учтен в его продажной цене.

Капитализация налога – это пример того, как рынок адаптируется к налоговому бремени. Те, на кого государство возлагает налоговое бремя, могут его избежать благодаря гибкости, с какой рынок приноравливается к новому давлению. Вся тяжесть налогового бремени ложится на тех, кто владел землей в момент введения нового налога.

Некоторые авторы утверждают, что там, где происходит капитализация налога, со стороны государства было бы нечестно понижать этот налог или вовсе его отменить, потому что такое действие было бы «подарком» для владельцев собственности, которым выпадет удача в виде повышения ее капитальной ценности. Это забавный аргумент. В основе его глубоко ошибочное отождествление устранения налогового бремени с субсидией. Но если в первом случае происходит приближение к условиям свободного рынка, во втором — удаление от таких условий. Более того, налог на собственность, хотя он и не является бременем для будущих владельцев, понижает капитальную ценность собственности ниже уровня, который был бы установлен свободным рынком, что препятствует привлечению ресурсов к этой собственности. Устранение налога на собственность приведет к такому перераспределению ресурсов, которое будет выгодным для потребителей.

Капитализация налога, затрагивающая в нашем примере только землевладельцев, происходит лишь в тех случаях, когда налог на собственность является избирательным, а не всеохватывающим. Действительно всеохватывающий налог на собственность ведет к понижению доходности всех инвестиций, так что в итоге снижается не капитальная ценность, а ставка процента. В этом случае доходность сократится в равной степени для первоначальных владельцев участков и их покупателей, и первые не будут нести никакого дополнительного бремени.

Общий, единообразно взимаемый налог на все виды собственности понизит, подобно подоходному налогу, величину доходности по всему народному хозяйству. При этом накладывается штраф на сбережения, что опускает уровень инвестиций и реальной заработной платы ниже уровня свободного рынка.

Наконец, налог на собственность непременно вносит искажение в распределение производственных ресурсов. Возникают трудности в капиталоемких отраслях, ресурсы которых начинают мигрировать в относительно более трудоемкие производства. Это ведет к снижению средней производительности труда и общего уровня жизни. Люди будут меньше средств вкладывать в строительство жилья, на которое с особенной силой ложится налог на собственность, переключая спрос на потребительские товары с меньшим сроком службы. Тем самым происходит неблагоприятное, с позиций удовлетворенности потребителей, изменение структуры производства. На практике налог на собственность неодинаков в разных географических районах и разных отраслях. Географические различия в величине налога на собственность порождают бегство производственных ресурсов из районов с более высоким уровнем налога, что также неблагоприятно сказывается на производительности народного хозяйства.

4.3.7. Налог на личное богатство

Хотя на практике такого налога не существует, он интересен для анализа. Этот налог был бы привязан не к производственным активам, а к личности налогоплательщиков и устанавливался бы в проценте к чистой величине состояния, исключая долговые обязательства. По своей направленности он был бы схож с подоходным налогом и с предложенным Фишером налогом на потребление. Такого рода налог представлял бы собой в чистом виде налог на капитал, потому что охватывал бы и свободные остатки денежных средств, которые не учитываются при начислении налога на собственность. Он позволил бы избежать многих трудностей, возникающих при использовании налога на собственность, таких как двойное налогообложение реальной и осязаемой собственности, а также включение задолженности в состав облагаемой налогом собственности. Но и в этом случае нерешенной осталась бы проблема точной оценки стоимости собственности.

Налог на личное богатство не может быть капитализирован, поскольку он не привязан к собственности, где мог бы быть учтен [в форме понижения цены последней]. Подобно подоходному налогу, его нельзя переложить на кого-либо. Этот налог имел бы важные последствия: поскольку он выплачивался бы из регулярного дохода, то, как и подоходный налог, опустошал бы частные средства и не только наказывал сбережения/инвестиции, но при этом был бы еще и налогом на накопленный капитал.

Его воздействие на накопленный капитал определялось бы конкретными обстоятельствами каждого из налогоплательщиков. Представим двух налогоплательщиков: Смита и Робинсона. Каждый накопил по 100 тыс. долл. Но Смит при этом еще и зарабатывает по 50 тыс. долл. в год, а Робинсон, вышедший, скажем, на пенсию, — только 1 тыс. долл. в год. Допустим, что государство установило 10%-ный налог на личное богатство. Смит способен выплачивать 10 тыс. долл. в год из текущего дохода, не залезая в накопления, хотя в его интересах как можно сильнее урезать накопления, чтобы уменьшить налоговые платежи. Зато Робинсон будет вынужден продавать активы, чтобы уплатить налог. Его накопления начнут год от года уменьшаться.

Совершенно ясно, что налог на личные состояния тяжким бременем лег бы на накопления налогоплательщиков и стал бы причиной их опустошения. Нет более надежного и быстрого способа запустить механизм проедания капитала и общего обнищания, чем ввести налог на накопления. Наша цивилизация и уровень жизни отличны от первобытного состояния человека только благодаря накопленным многими поколениями богатствам, и налог на личные состояния мог бы быстро вернуть нас к дикости и нищете. Тот факт, что налог на личные состояния не может быть капитализирован, означает, что рынок — в отличие от ситуации с налогом на собственность — не мог бы, пережив первый удар, со временем смягчить и уменьшить его неблагоприятное воздействие.

Часть III. Прогрессивный налог

Прогрессивные налоги породили споров больше, чем любая другая их разновидность. Даже защитники прогрессивных налогов нехотя признают, что они снижают стимулы и производительность, что позволяет их консервативным противникам занимать атакующие позиции. Самые жаркие защитники прогрессивных налогов с позиций «равенства» признают, что степень прогрессивности нужно ограничивать, чтобы не навредить производительности. Главные возражения против прогрессивной системы налогообложения таковы: 1) она разрушает процесс накопления; 2) она уменьшает стимулы работать и зарабатывать; 3) она представляет собой узаконенную систему «ограбления богатых бедными».

Чтобы оценить весомость этих возражений, обратимся к анализу принципов прогрессивного налогообложения. При прогрессивной системе тот, кто зарабатывает больше, платит налог по более высокой ставке. Иными словами, этот налог действует как штраф, пропорциональный рыночной оценке качества услуг, оказываемых потребителю. На рынке доходы определяются объемом и качеством предоставляемых потребителям услуг в производстве и распределении факторов производства. Штрафуя тех самых людей, которые доказали свою наибольшую полезность, прогрессивный налог вредит не только им, но и их потребителям. Таким образом, прогрессивный налог неизбежно снижает стимулы, тормозит профессиональную мобильность и резко ограничивает гибкость рынка. Все это ведет к снижению общего уровня жизни. Конечным итогом принудительно установленного равенства доходов будет, как мы убедились, возврат к варварству. Можно не сомневаться, что прогрессивный подоходный налог снижает стимулы к сбережению, поскольку доходность инвестиций окажется не соответствующей временным предпочтениям людей, доходы которых будут урезаться налогами. В результате уровень сбережений будет куда ниже, чем был бы в условиях свободного рынка.

Поэтому консерваторы, утверждающие, что прогрессивный налог снижает стимулы к труду и накоплениям, мало того, что совершенно правы, так еще и недооценивают ситуацию, поскольку не отдают отчета в том, что все эти эффекты априорно следуют из самой природы прогрессивного налогообложения. Не следует забывать, однако, что пропорциональное налогообложение, как и любой налог, нарушающий принцип равенства и принцип издержек, порождает во многом сходные последствия. Ведь система пропорционального налогообложения также наказывает способных и бережливых. Пропорциональный налог, разумеется, не обладает многими негативными особенностями прогрессивного. Например, он не наказывает людей, стремящихся зарабатывать больше и попадающих в другую доходную группу. Но и в случае пропорционального налогообложения абсолютная тяжесть налогового бремени возрастает с ростом доходов, и это также неблагоприятно отзывается на способных и бережливых.

Второй и, похоже, наиболее распространенный аргумент против прогрессивного подоходного налога сводится к тому, что налоговая конфискация самых крупных доходов прежде всего сокращает уровень сбережений, что неблагоприятно для общества в целом. В основе этого аргумента лежит очень правдоподобное предположение, что богатые сберегают больше, чем бедные. Но, как мы уже показали выше, это крайне слабый аргумент, особенно для сторонников свободного рынка. Представляется совершенно обоснованной критика мер, ведущих к распределению ресурсов, отличному от распределения, осуществляемого свободным рынком, но вряд ли оправданна критика тех же самых мероприятий просто за сокращение сбережений самих по себе. Почему, спрашивается, потребление является менее достойным занятием, чем накопление? В условиях рынка соотношение между ними отвечает структуре существующих в обществе временных предпочтений. Это означает, что любое принудительное отклонение от устанавливаемого рынком соотношения между потреблением и накоплением ведет к потере полезности, причем при отклонении в любом направлении. Мероприятия государства, препятствующие потреблению и поощряющие сбережения, заслуживают не меньшей критики, чем действующие в обратном направлении — стимулирующие рост потребления и сокращение сбережений. Иная точка зрения была бы критикой выбора, осуществляемого в условиях свободного рынка, и оправданием государственных мер принуждения к росту сбережений. Тогда консервативным экономистам, если бы они оказались достаточно последовательными, пришлось бы одобрить налогообложение бедных для субсидирования богатых, а ведь именно при таком направлении политики можно было бы ожидать роста сбережений и сокращения потребления.

Третье возражение имеет этико-политический характер – «ограбление богатых бедными». Подразумевается, что бедный человек, платящий подоходный налог по ставке 1 %, «грабит» богатого, который отдает в виде налогов 80% доходов. Отвлекаясь от обсуждения привлекательных и отвратительных сторон грабежа, можно заметить, что этот аргумент неадекватен. Оба гражданина являются ограбленными — государством. И то, что один ограблен в большей степени, не отменяет того, что обоим нанесен ущерб. Могут возразить, что государство расходует налоговые поступления на материальную помощь беднякам. Но этот аргумент не имеет отношения к делу. Ведь главное в том, что акт грабежа осуществляют не бедняки, а государство. Кроме того, государство, как мы увидим ниже, может тратить налоговые поступления на множество разных проектов. Оно может на эти деньги оплачивать разные закупки, может субсидировать богатых (всех или избранных), может субсидировать бедняков (всех или избранных). Существование прогрессивного подоходного налога само по себе не предполагает, что «бедняки» в целом являются получателями пособий. Возможно, часть из них будет жить на пособия, но остальные — нет, и эти вот остальные будут нетто-налогоплательщиками и «ограбляемыми» наравне с богатыми. С бедного налогоплательщика, разумеется, не возьмешь столько, сколько с богатого, но поскольку первых намного больше, вполне возможна ситуация, когда основная тяжесть налогового «грабежа» ложится именно на бедняков. Зато государственные чиновники, как мы видели, фактически вообще не платят налогов.

Именно неточное представление о распределении «[налогового] грабежа» и ложность аргумента о защите сбережений наравне с другими причинами привели многих консервативных экономистов и писателей к чрезмерному акцентированию роли прогрессивности шкалы налогообложения. На самом деле степень удаления общества от свободного рынка характеризуется не прогрессией шкалы, а уровнем налоговых ставок. Простой пример дает возможность наглядно представить относительную важность этих двух факторов. Сопоставим ситуацию двух налогоплательщиков, живущих в разных системах налогообложения. Смит зарабатывает 1000, а Джонс — 20 000 долл. в год. В обществе А действует пропорциональное налогообложение, и единая для всех ставка составляет 50%. В обществе В действует умеренно прогрессивная налоговая система, так что для доходов в 1000 долл. ставка составляет 1/2%, а для дохода в 20 тыс. долл. — 20%. Приведенная ниже таблица показывает, сколько придется каждому из наших граждан платить налогов в обществах А и В (долл.):

Можно спросить обоих налогоплательщиков: при какой налоговой системе вам лучше живется? Нет сомнений, что и бедный и богатый без колебаний назовут общество В, где действует прогрессивный подоходный налог, но при этом ставки налога для всех категорий налогоплательщиков относительно умеренны. Кто-нибудь может возразить, что все дело в том, что в обществе А ставка налога намного выше. Вот именно! Богатые люди недовольны не самим фактом прогрессивности, а тем, что для них установлены слишком высокие ставки налога, и они предпочтут систему прогрессивного подоходного налога, если ставки для них понизят. Это демонстрирует, что не бедные «грабят» богатых посредством прогрессивной системы налогообложения, а государство «грабит» тех и других с помощью любых налогов. Отсюда можно сделать вывод, что консервативные экономисты, может быть, даже не отдавая себе в этом полного отчета, возражают не против прогрессивности, а против высоких ставок подоходного налога и что реальная претензия к прогрессивному налогу может заключаться лишь в том, что он открывает шлюзы для наращивания налога на большие доходы. Но ведь так бывает не всегда. Вполне возможно и даже часто бывает именно так, что налоговая система прогрессивна, но при этом ставки налогов для всех категорий налогоплательщиков ниже, чем при менее прогрессивной системе. На практике, разумеется, прогрессивность необходима, чтобы оправдать высокие ставки налога на состоятельные слои населения, потому что, если всех граждан обложить равномерно высоким налогом, множество небогатых людей может и взбунтоваться. С другой стороны, многие готовы терпеть высокие налоги, если известно, что богатые платят еще более высокие налоги.

Мы убедились, что принудительный эгалитаризм знаменует движение общества вспять, к варварству, и что на этом пути неизбежно происходит разрушение деятельности рынка и понижение уровня жизни. Многие экономисты, особенно принадлежащие к чикагской школе, считая себя защитниками «свободного рынка», тем не менее не рассматривают налоги как элемент рынка или как вмешательство в его функционирование. Эти авторы твердо привержены тому, что для адекватного распределения производственных факторов необходимо, чтобы прибыль и предельная доходность каждого участника рынка определялись исключительно согласием потребителя оплатить его услуги. При этом они не видят непоследовательности в том, что одновременно одобряют высокие налоги и разветвленную систему различных пособий и субсидий. Они представляют дело так, что этим путем можно изменить «распределение» доходов, не затрагивая эффективности распределения производственных факторов. Тем самым эти экономисты полагаются на налоговую иллюзию, аналог кейнсианской «денежной иллюзии». Они верят в то, что люди будут ориентироваться в своей деятельности не на чистый (после уплаты налогов), а на валовой доход. Это явное заблуждение. Нет оснований считать, что люди могут забыть о налогах и станут распределять свои ресурсы и усилия так, будто их нет. Налоги меняют относительную доходность разных видов деятельности, и это влияет на структуру распределения рыночных ресурсов, на поведение предпринимателей и т. п. На рынке все взаимосвязано, и при анализе это необходимо учитывать. Экономисты привыкли рассматривать рынок по частям — «фирма», макроструктуры, система рыночного обмена, налоги и т. п., и это не только затрудняет понимание того, как взаимодействуют все эти элементы рынка, но и препятствует пониманию того, как работает каждый из этих элементов.

Часть IV. «Единый налог» на земельную ренту

Нам уже приходилось вскрывать ложность аргументов, используемых Генри Джорджем и его последователями: земля изначально принадлежит «обществу» и каждый вместе с жизнью должен иметь «право» на соответствующую часть этой земли; обусловленный внешними факторами рост стоимости земли создает «незаработанный доход»; в результате аморальных земельных «спекуляций» в городах плодородная земля выводится из [сельскохозяйственного] пользования. Здесь мы подвергнем анализу знаменитое предложение Генри Джорджа: «единый налог», или «100%-я экспроприация земельной ренты».

В связи с теорией Джорджа прежде всего следует отметить, что она привлекает внимание к важной проблеме — к земельному вопросу. Современные экономисты склонны рассматривать землю как один из элементов капитала и отрицают существование какой-либо специфики в этом вопросе. В такой ситуации теория Джорджа, даже будучи ложной от первого до последнего слова, полезна тем, что привлекает внимание к игнорируемой проблеме.

Основную путаницу в обсуждение земельного вопроса внесла проблема стимулирования производства, которая должна была стать результатом не этого налога, а отмены всех других форм налогов.

Вопрос о пагубном влиянии налогов на производство и обмен делал Джорджа необычайно красноречивым. Избавиться от этого пагубного влияния можно было двумя путями: вообще ликвидировав налоги или заменив все налоги налогом на земельную ренту. Ниже я покажу, что налог на земельную ренту также стесняет производство и искажает его структуру. Поэтому все достоинства единого налога не в его введении, а в том, что одновременно были бы ликвидированы все другие налоги. И эти вещи не следует путать.

Налог на земельную ренту имел бы тот же эффект, что и рассмотренный нами выше налог на собственность: он не мог бы быть переложен на другие факторы производства и был бы «капитализирован», соответственно, пострадали бы только те землевладельцы, при которых этот налог был бы установлен, а всех остальных налог никак не затронул бы благодаря падению капитальной ценности земли. Джорджисты предложили ввести 100%-й годовой налог только на земельную ренту.

Проект единого налога не разрешает критически важной проблемы — как оценить величину земельной ренты? Смысл затеи с единым налогом в том, чтобы вывести из-под налогообложения все средства производства и взимать налог только с земельной ренты. Но как это сделать? Джорджисты отмахнулись от проблемы, заявив, что это чисто практическая трудность, но ведь у данной проблемы есть и теоретические стороны. Как и в случае с любым другим налогом на собственность, мы не в состоянии точно оценить стоимость активов, которые не были проданы на рынке за истекший налоговый период.

Проект обложения налогом земли наталкивается на еще одну неразрешимую проблему: какую часть арендной платы за земельный участок отнести собственно на землю, а какую — на процент и заработную плату. Поскольку редко найдешь земельный участок, на котором не было бы строений и других результатов вложения капитала, и продается все это «в одной упаковке», проблема эта решения не имеет.

Но теория Джорджа сталкивается с еще большими трудностями. Ее сторонники утверждают, что главное достоинство единого налога в том, что он подстегнет производство. В ответ на враждебную критику они указывают, что единый налог (если его грамотно провести) не станет препятствием для улучшения и поддержания земельных угодий. Далее они утверждают, что благодаря введению единого налога пустующая земля будет вовлечена в производство. Предполагается, что это одно из главных достоинств предлагаемого налога. Но ведь если земля в данный момент не используется, она не приносит ни цента валовой ренты, а значит, не приносит и собственно земельной ренты. А раз нет земельной ренты, то нет сумм, на которые можно было бы начислить налог. При последовательном воплощении плана Джорджа такая земля не принесет ни цента налогов! А раз она не будет облагаться налогом, ее нельзя будет вовлечь в пользование.

Единственное логичное объяснение этой ошибки джорджистов заключается в том, что они целиком сосредоточились на том факте, что даже неиспользуемая земля, как правило, имеет некую капитальную ценность, и, хотя она не приносит дохода, такую землю продают и покупают на рынке. Из этого факта джорджисты заключили, что, раз есть капитальная ценность, должна быть и «текущая» годовая земельная рента. Этот неверный вывод покоится на одной из самых значительных слабостей их теории — на пренебрежении ролью времени. Неиспользуемая в настоящее время земля обладает капитальной ценностью только потому, что рынок рассчитывает, что в будущем она станет приносить доход. Капитальная ценность земельного участка, как и других производственных активов, равна и определяется дисконтированной по средней ставке ссудного процента суммой ожидаемых в будущем рентных доходов. Но это не рента, извлекаемая в настоящий момент! В силу этого, взимание налога с необрабатываемой земли противоречит принятому джорджистами единому налогу на земельную ренту; в этом случае налог не только становится инструментом конфискации рентных доходов, но и будет служить истощению накопленных капиталов, которые придется продавать для уплаты налога.

Любое возрастание капитальной ценности необрабатываемой земли отражает не приносимый ею в настоящее время доход, а расчеты людей на будущее — какой доход способна дать эта земля. Представим, например, что будущая рента от неиспользуемой в настоящее время земли такова, что, когда об этом узнают на рынке, цена участка поднимется до 10 тыс. долл. Будем считать, что пока об этом мало кто знает, а потому за этот участок дают в среднем 8 тыс. долл. Дальновидный предприниматель Джонс верно оценил ситуацию и купил участок за 8 тыс. долл. Если бы все обладали такой же способностью к предвидению, ему пришлось бы уплатить за эту землю 10 тыс. долл. Прирост капитала Джонса, составивший 2 тыс. долл., — это прибыль, которую Джонсу обеспечила не текущая производительность земли, а его способность верно оценивать будущие перспективы.

Неиспользуемая земля – это главный конек джорджистов. Наличие неиспользуемых участков земли они объясняют «земельными спекуляциями», и на эти спекуляции они взваливают ответственность чуть не за все болезни цивилизации, в том числе за периодические спады экономической активности. Они не понимают того, что так как труд — относительно более редкий ресурс, чем земля, то наименее производительная земля и должна оставаться невозделываемой. Зрелище пустующей земли приводит джорджистов в ярость: уровень жизни был бы выше, если бы все наличные ресурсы были вовлечены в производство. Но ведь нужно отдавать себе отчет, что пустующая земля — это благо и что, если когда-либо все участки земли войдут в эксплуатацию, это будет означать, что налицо абсолютный избыток рабочих рук по отношению к земле и мир в конце концов вошел в стадию чудовищной перенаселенности, когда для некоторых людей объективно не может найтись никакого полезного применения.

Автор этих строк долго не мог понять, почему джорджисты считают причиной всех экономических бед наличие пустующих земель, пока не нашел ответа в следующем все объясняющем отрывке из джорджистской публикации:

«Бедные страны не страдают от недостатка капитала

Большинство из нас привыкли считать, что жители Индии, Китая, Мексики и других так называемых отсталых стран бедны, потому что им недостает капитала. Но ведь мы уже убедились, что капитал — это не что иное, как богатство, богатство — это не что иное, как энергия человека, так или иначе приложенная к земле, так что приходится предположить, что недостаток капитала означает, что в отсталых Индии или Китае существует серьезная нехватка рабочих рук или земли. Но ведь это не так. Эти «бедные» страны имеют намного больше земли и рабочих рук, чем они используют. … Не может быть сомнений, что они располагают всем необходимым — и людьми и землей, — чтобы производить столько же капитала, как и в любой другой стране».

А поскольку в этих бедных странах избыток земли и рабочих рук, следует заключить, что землевладельцы препятствуют использованию земли. И только этим можно объяснить низкий уровень жизни.

Здесь в полной мере сказывается главное заблуждение джорджистов: непонимание истинной роли времени в производстве. Необходимо время для того, чтобы сделать накопления, вложить средства и создать капитальные блага, а последние обеспечивают главное: сокращают период производства потребительских товаров. Индии и Китаю не хватает капитала, потому что у них мало времени. Они начинают с очень низкого уровня обеспеченности капиталом, и им потребуется много времени, чтобы повысить уровень обеспеченности капиталом за счет собственных сбережений. Джорджисты оказались в трудном положении, потому что их теория была сформулирована до формирования австрийской экономической школы, и в своем дальнейшем развитии они так и не учли достижения этой школы.

Мы уже отмечали, что земельные спекуляции выполняют важную общественную функцию. Благодаря спекулянтам земля, причем в количестве, отвечающем требованиям потребителей, попадает в самые знающие руки и разрабатывается в соответствии с желаниями потребителей. Ни один хороший участок не будет бесполезно простаивать — тем самым лишая владельца земельной ренты, — если владелец участка не ожидает, что вскоре появится возможность более выгодного его использования. Энергия и знания предпринимателей обеспечивают самое производительное использование каждого участка.

Одним из самых поразительных недостатков экономической литературы является отсутствие принципиальной критики джорджизма. Экономисты либо замалчивали проблему, либо — самый частый случай — признавая экономические заслуги теории, критиковали исключительно ее политические последствия или трудности, неизбежные при попытке практического применения. Снисходительность критики является одной из главных причин того, что джорджистское движение просуществовало столь долго. Основной причиной неэффективности критики было то, что большинство экономистов соглашались с главным пунктом теории Генри Джорджа: налог на земельную ренту не окажет неблагоприятного влияния на производство и не будет иметь вредных экономических последствий. Но если считать этот налог экономически разумным, остается только критиковать политические или практические стороны этого проекта. Многие авторы, указывавшие на практическую нереализуемость программы единого налога во всей полноте, соглашались, что было бы разумно установить 100%-й налог на весь возможный в будущем прирост величины земельной ренты. Джорджисты, естественно, воспринимали идею таких полумер с насмешкой. Стоило противникам признать экономическую безвредность налога на земельную ренту, и вся критика в целом оказывалась беспомощной.

С экономической точки зрения главная проблема единого налога такова: будет ли этот налог искажать и стеснять производство? Подстегнет его или будет тормозить? Можно ли считать истинной идею, что собственники земли не выполняют никаких полезных функций, а потому конфискация их доходов не сможет оказать отрицательного влияния на производство? Земельная рента получила название «экономического излишка», который можно без всякого вреда обложить любым налогом. Многие экономисты молчаливо согласились с данным выводом, чем признали, что единственная полезная функция землевладельцев — это работать над улучшением земли, т. е. заниматься производством капитальных благ на земле.

Но в этом центральном пункте своей теории джорджисты расходятся с реальностью. Землевладелец оказывает очень важные производственные услуги. Именно он поставляет на рынок земельные участки и распределяет их среди наиболее производительных претендентов. Нас не должен вводить в заблуждение тот факт, что количество пригодной к обработке земли всегда более или менее постоянно. В случае земли, как и любого другого производственного актива, продается не только физический товар, но и весь пучок сопутствующих услуг, в том числе и услуга по передаче собственности от продавца покупателю. Земельные участки не существуют сами по себе; собственник должен передать землю пользователю. (В случае «вертикальной интеграции» обе эти функции может выполнять один человек.)

Чтобы извлекать из земли максимально возможную ренту, собственник должен найти для нее производительное использование, в наибольшей степени отвечающее нуждам потребителей. В частности, нельзя недооценивать важности местоположения и того, что землевладелец обеспечивает самое производительное расположение для каждого конкретного варианта использования.

Распространенное представление, что вовлечение земельных участков в оборот и определение их местоположения не является по-настоящему «производительной» функцией, — это наследие старой классической точки зрения, что любая услуга, которая не «создает» чего-либо материально ощутимого, не является «действительно» производительной. Но на самом деле эта функция не менее производительна, чем любая другая, а кроме того, она жизненно важна. Разрушение этой функции будет иметь тяжкие последствия для экономики.

Представим, что государство установило 100%-ный налог на земельную ренту. Каковы будут экономические последствия этого? Владельцы земли подвергнутся экспроприации, и капитальная ценность земли на рынке упадет до нуля. Поскольку владельцы участков не смогут получать ренту, участок потеряет всякую ценность на рынке. С этого момента участки будут бесплатны, а владельцы должны будут передавать всю получаемую земельную ренту в казну.

Но раз уж государство отбирает всю ренту себе, землевладельцам нет смысла ее собирать. Величина земельной ренты также упадет до нуля, и использование земли станет бесплатным. Единый налог мало того что не сможет стать единым источником доходов государства, но он вообще перестанет быть источником каких-либо доходов.

Единый налог сделает земельные участки бесплатными, хотя земля, как и любой другой ограниченный ресурс, бесплатной быть не может. Любое благо всегда является редким и поэтому всегда должно иметь свою цену, определяемую соотношением между спросом и предложением. Бесплатным бывает только то, что вообще товаром не является, поскольку представляет собой присутствующее в изобилии условие человеческого существования, которое не подвластно человеческой воле.

Благодаря этому налогу на рынке воцарится иллюзия, что земля бесплатна, тогда как этого не может быть. Результат будет таким же, как и с любой попыткой установить потолок цен. Вместо того чтобы уходить по самой высокой цене и доставаться тому, кто может извлечь из нее наибольшую пользу, самые ценные участки достанутся случайным людям, тем, кто их первым захватит и кто не сможет раскрыть их потенциал, потому что исчезнет экономическое давление в пользу получения наибольшей продуктивности. Возникнет схватка за лучшие участки, и никто не захочет использовать менее ценную землю. На свободном рынке менее производительная земля обходится арендатору дешевле. Но когда они стоят не меньше самых лучших участков, потому что вся земля бесплатна, никто не захочет их использовать. В городах лучшая и потенциально самая ценная земля — это городские центры, и арендаторам приходится платить за них больше, чем за менее ценные, хотя и полезные участки на окраинах города. Если бы идея Генри Джорджа оказалась реализованной, потенциальные возможности многих участков были бы потеряны, а также центры городов оказались бы перенаселенными, а окраины пребывали в относительном запустении. Если джорджисты полагают, что единый налог покончит с перенаселенностью городских центров, то они заблуждаются: результатом будет обратное.

Далее предположим, что государство, в соответствии с идеями джорджистов, для вовлечения в эксплуатацию «неиспользуемой» земли установило на земельную ренту налог, превышающий 100%. В этом случае произойдет разрушение структуры использования труда и капитала. Труд — это более редкий ресурс, чем земля, и принудительное использование пустующей ныне земли приведет к бесполезной растрате труда и капитала. Не оправданные результатом усилия будут приложены к малопродуктивным участкам земли, а более ценные окажутся в относительном небрежении.

В любом случае единый налог может привести только к повсеместному хаосу, к неадекватному распределению и чрезмерному использованию решительно всего, к перенаселенности, к чрезмерному или недостаточному использованию бедной земли, которая все равно будет в итоге покинута. В общем, можно предвидеть, что малоценные земли будут заброшены, потому что налог будет притягивать людей на лучшие земли. Как и всегда в условиях контроля цен, лучшие участки будут распределять по очереди или они будут доставаться фаворитам и т. п., но только не в соответствии с экономическими возможностями претендентов. Поскольку в любом производстве важно местоположение, хаос в этом деле станет источником хаоса для всех областей производства, и не исключено, что это сделает невозможными любые экономические расчеты, потому что важный элемент всех экономических расчетов — местоположение — окажется выведенным за пределы рынка.

На это джорджисты могут возразить, что землевладельцам не позволят раздавать землю задаром и что армия государственных оценщиков проследит за тем, чтобы величина арендной платы отвечала достоинствам земли. Но таким образом вряд ли удастся решить проблему, скорее, так можно только сделать все еще хуже. Подобным образом можно обеспечить некоторые налоговые поступления и сбить избыточный спрос на землю, но все-таки землевладельцы не будут заинтересованы в том, чтобы выполнять свою главную функцию — эффективно распределять землю [среди пользователей]. Нужно иметь в виду и то, что оценка земли всегда является делом трудным и субъективным. Какой же хаос должен возникнуть, когда государству придется вслепую, в отсутствие всякого рынка аренды участков, назначать величину арендной платы на каждый клочок земли! Эта задача совершенно неразрешима, и результатом будет такое отклонение арендной платы от того, что назначил бы рынок, что хаос в распределении и использовании участков земли будет еще усилен. Когда земельный рынок исчезнет без следа, у землевладельцев не только не останется никаких стимулов для эффективного распределения участков [среди пользователей]; они будут лишены даже возможности выяснить, насколько эффективно они распределили землю.

Наконец, установление величины арендной платы государственными чиновниками — это в практическом смысле эквивалент полной национализации земли. А значит, неизбежным следствием этого будут хаос и убытки, как и во всяком бизнесе, которым завладевает государство; только в этом случае последствия будут особенно тяжкими, потому что земельные отношения затрагивают практически все стороны хозяйственной жизни. Джорджисты возражают, что они вовсе не выступают за национализацию земли и что она де-юре останется в частной собственности. Вот только доходы от земельной собственности отойдут государству. Сам Генри Джордж признавался, что единый налог «достигнет того же [что и национализация земли], только сделает все более простым, легким и незаметным образом». Но задуманное Джорджем нельзя осуществить «простым, легким и незаметным образом». Сохраняя де-юре частную собственность на землю, единый налог сделает ее совершенно бессмысленной, так что его результаты никаким ощутимым образом не будут отличаться от открытой национализации. Ведь у государства, как мы увидим ниже, нет ни стимулов, ни возможностей эффективно распорядиться землей. В любом случае участки земли, как и все остальные ресурсы, должны принадлежать кому-то, кто будет ими распоряжаться, — частным лицам или государству. Раздача земли в пользование может происходить либо на основе добровольных соглашений, либо по усмотрению властей, и именно на последнее направлены национализация земли или установление единого налога.

Джорджисты верят, что государственная собственность или контроль над землей обозначают, что «общество» станет владеть или распоряжаться землей или земельной рентой. Но это заблуждение. Общество или публика не может ничем владеть. Собственником может быть только отдельный человек или группа людей. (Подробнее об этом ниже.) Как бы то ни было, по проекту джорджистов собственником земли станет не общество, а государство. В трудном положении оказалась группа джорджистов-антигосударственников, которые хотели бы передать земельную аренду государству, но при этом уничтожить само налогообложение. Фрэнк Ходоров, лидер этой группы, сумел предложить крайне неудовлетворительное решение: чтобы земля не стала монополией центрального правительства, ее следует муниципализировать. Впрочем, это различие не принципиальное: последствия государственного владения и региональной земельной монополии все равно проявятся, пусть на уровне множества мелких регионов, а не одного большого региона.

Есть все основания считать, что система Генри Джорджа состоит исключительно из заблуждений. Но даже теперь эта доктрина привлекает немалое внимание, и, что особенно удивительно, внимание многих экономистов и социальных философов, считающих себя приверженцами свободного рынка. И в этом есть смысл, потому что джорджисты, пусть и предельно абсурдным образом, привлекают внимание к проблеме, ускользающей от внимания публики, — земельному вопросу. Земельный вопрос существует, и можно сколько угодно пытаться его не замечать — это делу не поможет. Но, вопреки учению джорджистов, причиной земельной проблемы является не установление частной собственности на землю на свободном рынке. Ее источником является незавершенность этой системы установления частной собственности на землю, которая требует, чтобы первым владельцем ничейной земли становился ее первый пользователь, который, оформив право собственности, мог бы дальше ею распоряжаться как любым другим рыночным ресурсом – продавать, дарить, завещать. Именно такой метод установления собственности соответствует принципам свободного рынка; любой другой метод установления собственности на ничейные участки земли невозможен без участия государственного принуждения.

Если действовать в режиме «первый пользователь — первый собственник», сразу станет ложным утверждение джорджистов, что наша частная собственность на землю не покоится на том, что собственник вложил свой труд в созданную природой землю. В такой ситуации исчезнет право собственности на землю, которая еще не была в обработке, и только ее продуктивное использование станет достаточным основанием для установления собственности на участок земли. «Вложение» труда может иметь форму дренажа, удобрения, расчистки, мощения или любых других действий, подготавливающих участок к использованию. Вспашка и посев — это лишь один из видов использования. В случае возникновения споров о праве собственности решение можно было бы передавать на усмотрение суда.

Права пионера как первооткрывателя и первопользователя столь же бесспорны, как и права на любой другой продукт труда. Найт не преувеличивает, утверждая, что «обвинение наших пионеров в том, что они получили землю ни за что, лишив при этом будущие поколения их законной доли в наследии, даже не заслуживает того, чтобы его опровергали. Вся доктрина — плод городского ума, создана человеком, живущим в комфорте и не сталкивающимся с реальностью в качестве собственника или арендатора… Если бы позднее общество решилось конфисковать стоимость земли, оставив владельцам только продукт улучшения ее, это с его стороны было бы пренебрежением к упорному труду, которым земля была приобретена, и произвольным противопоставлением одной группы собственников другой».

Проблемы возникают, когда игнорируется принцип «первый пользователь — первый собственник». Почти во всех странах государства считают своей всю новую, не бывшую в эксплуатации землю. В условиях свободного рынка государство никак не могло бы оказаться собственником невозделанной земли. Стоит государству завладеть девственной землей, и уже сам этот акт вносит семена раздора в процесс рыночного распределения земли. Представим, что государство избавляется от неиспользуемых общественных земель, продавая их на аукционе тому, кто больше заплатит. Поскольку государство не имело весомых прав собственности, у покупателя государственных земель такого права также не будет. Если, как это часто бывает, покупатель не использует и не заселяет землю, он оказывается земельным спекулянтом в самом уничижительном смысле этого слова. Когда появляется действительный пользователь, ему приходится покупать или арендовать землю у спекулянта, не имеющего весомых прав на землю, потому что он купил землю у государства, права собственности которого, с позиций свободного рынка, также неосновательны. Получается, что некоторые обвинения со стороны джорджистов в адрес земельных спекулянтов верны, но не потому, что спекуляция сама по себе плоха, а потому, что спекулянт стал землевладельцем, купив землю у государства, беззаконно присвоившего себе права на нее. В результате этого покупная цена (или арендная плата) действительно превращается в налог, уплачиваемый за право использования земли. При этом распродажа неиспользуемых общественных земель превращается в нечто подобное старинной практике откупа налогов, когда частные лица могли покупать у государства привилегию собирать налоги. При этом цена этой привилегии должна была оказываться примерно соответствующей доходу, приносимому сбором налогов.

Таким образом, продажа неиспользуемых общественных земель спекулянтам ограничивает возможность вовлечения новых земель в пользование, вносит искажения в распределение ресурсов и мешает вовлечению земель в использование, поскольку за это приходится платить спекулянтам «налог» в виде покупной цены или арендной платы. Ограничения на использование земли повышают стоимость предельной продукции и арендной платы за используемую землю и одновременно понижает предельный продукт труда, тем самым снижая уровень заработной платы.

Сходство арендной платы и налога еще более наглядно в случае «феодального» пожалования земельных участков. Как выглядело типичное начало феодализма? Племя завоевателей захватывало населенную крестьянами территорию и создавало государство для управления ею. Оно могло облагать население налогами, чтобы поддерживать свое существование. Но оно могло действовать и иначе, и важно понять, что не было принципиальной разницы между двумя направлениями деятельности. Оно могло разделить землю, чтобы наделить имениями каждого из членов банды завоевателей. Тогда помимо или в дополнение к центральному налоговому агентству возникал ряд региональных центров по сбору ренты. Но результаты в обоих случаях оказывались одинаковыми. Это особенно наглядно в странах Востока, в которых считалось, что правитель лично владеет всей территорией государства и собирает налоги в форме «арендной платы» за право использования своей земли.

Зыбкость различий между налогами и феодальной рентой живо изобразил Франц Оппенгеймер: «Крестьянин платит дань, отдавая часть продукта своего труда, не получая никаких услуг взамен. “Вначале была земельная рента”. Формы сбора и потребления земельной ренты разнообразны. В некоторых случаях лорды образуют своего рода профессиональный союз или коммуну, живут по-коммунистически в условиях укрепленного лагеря, где и потребляют дань, собираемую со своих крестьян… В некоторых случаях каждый из воинов-лордов имеет закрепленный за ним собственный участок земли. Но чаще, как в древней Спарте, оброк, собираемый с этой земли, потребляется на совместных трапезах — “сисситиях” — представителями господствующего класса. В некоторых случаях знатные землевладельцы делят между собой всю территорию, так что каждый со своей семьей и двором поселяется в собственном укрепленном замке, где и кормится тем, что производит его земля или владение. Но эта знать еще не превратилась в собственно землевладельцев, которые бы осуществляли и управление своей собственностью. Каждый из них кормится за счет приношений своих подданных, но он ими не управляет и не контролирует их. Именно так в Средние века была организована жизнь германской знати. В конечном итоге рыцари пришли к тому, что стали сами управлять своими поместьями».

Разумеется, есть существенная разница между спекулянтом, купившим землю у государства, и феодалом, получившим ее в виде пожалования. В первом случае земля этого спекулянта будет продана, а налог полностью погашен. И с этого момента земля начинает жить исключительно по законам свободного рынка. Феодальный властитель, напротив, передает землю наследникам. Истинным владельцам и пользователям теперь приходится платить арендную плату. И взимание этого налога-ренты продолжается из поколения в поколение. Из-за крайней обширности имений и наличия разных юридических препон очень редко бывает так, что пользователям удается выкупить свою землю у феодала. Но когда это происходит, земля освобождается от кошмара дани-налога.

Рынок часто обвиняют в том, что «вся» земельная собственность имеет своим источником завоевание или государственную привилегию, так что не может быть особого уважения к существующим правам собственности. Оставив в стороне вопрос о надежности исторических данных, можно смело утверждать, что вопрос о происхождении не столь уж важен. Допустим, к примеру, что Джонс украл деньги у Смита или что он получил их от государства в результате экспроприации или субсидии. Теперь представьте, что беззаконие осталось безнаказанным: Смит и все его наследники умерли, а деньги остались у наследников Джонса. В этом случае смерть Смита и всех его наследников означает, что деньги фактически стали ничейными и теперь по закону «гомстеда» являются собственностью тех, кому они достались. Теперь деньги принадлежат семье Джонса как ее законная и абсолютная собственность.

Но этот процесс преобразования насилия в услугу не работает, когда плата за аренду земли оказывается сродни областному налогу. Печать спекулятивного происхождения исчезает, когда пользователю удается выкупить свой участок земли, но ничего подобного не происходит, когда феодальные поместья в первоначальном виде переходят из поколения в поколение. Как пишет Мизес, «нигде и никогда крупная земельная собственность не возникала в результате действия экономических сил. Она всегда является результатом военных и политических усилий. Созданная насилием, она и поддерживалась только и исключительно насилием. Как только латифундии вовлекаются в сферу действия рыночных сил, они начинают раскалываться, и так до тех пор, пока не исчезают вовсе. Ни их возникновение, ни их существование экономически не обусловлены. Большие земельные состояния — не результат экономического превосходства крупной собственности. Они возникают вследствие аннексий, совершаемых за пределами сферы торговли… Внеэкономическое происхождение латифундий выявляется тем фактом, что создавшая их экспроприация земель, как правило, ничего не меняла в способе производства. Прежние владельцы в новом статусе продолжали вести хозяйство на своем клочке земли».

4.4. Каноны «справедливости» налогообложения

4.4.1. Справедливый налог и справедливая цена

Поиски «справедливой цены» шли веками, пока не была разработана экономическая наука. Когда перед глазами неописуемое, практически бесконечное многообразие цен, какое из ценовых соотношений счесть «справедливым»? Постепенно было осознано, что объективно определяемых количественных критериев справедливости не существует. Пусть цена десятка яиц 50 центов, а какой будет «справедливая цена»? Даже автору этой книги, верящему в возможность рациональной этики, понятно, что никакая научная или философская этическая система не может дать количественных критериев справедливости. Если профессор Х говорит, что справедливая цена десятка яиц 45 центов, а профессор Y считает, что 85 центов, нет научных критериев для суждения, кто из них прав. Это вынуждены признать даже самые ярые антиутилитаристы. Позиции всех спорящих сторон оказываются абсолютно произвольными.

Проанализировав процесс добровольного обмена, экономическая теория сделала ясным, что единственным справедливым критерием справедливости цен является рыночная цена. Ведь только рыночная цена всегда определяется добровольными и взаимосогласованными действиями всех участников рынка. Она является объективным результатом субъективных оценок и добровольных решений каждого, а в силу этого выступает единственным объективным критерием «количественной справедливости» в ценообразовании.

Сегодня практически никого не интересует вопрос о «справедливой цене», и стало общепризнанным, что возможна любая этическая критика, но только качественная и направленная на ценности потребителей, а не на количественную структуру цен, возникшую на базе этих ценностей. При заданной структуре потребительских предпочтений рыночная цена и есть справедливая цена. Более того, справедливой является фактическая рыночная цена, а не цена равновесия, которая в реальном мире может никогда и не реализоваться, и тем более не «конкурентная цена», также представляющая собой теоретическую конструкцию.

Но если экономическая теория сумела остановить бесплодный поиск справедливой цены, почему с неослабным напором продолжается поиск «справедливого налога»? Почему, когда вопрос заходит о налогообложении, в целом приверженные науке экономисты немедленно превращаются в моралистов? Никакой другой профессиональный вопрос не вызывает у экономистов таких грандиозных этических споров.

Нет никаких возражений против любых обсуждений этических концепций, если экономисты отдают себе отчет, что: а) экономическая теория сама по себе не может установить никакого этического принципа — она в состоянии только снабдить моралистов или граждан объективными данными в виде законов внешнего мира; б) любое обращение к этике должно основываться на последовательном наборе этических принципов, и ни в коем случае нельзя походя вторгаться в эту область в стиле «что ж, каждый должен согласиться с тем, что…». Легковесная предпосылка всеобщего согласия — это одна из самых раздражающих дурных привычек экономистов, берущихся говорить о морали.

В этой книге нет попыток утвердить какие-либо этические принципы. Но нельзя не протестовать, когда без должного обоснования и анализа этические принципы включаются в ход экономического анализа. Примером является привычный поиск «канонов справедливости» для сферы налогообложения. Первое возражение против этих «канонов» заключается в том, что для начала авторам этих трактатов нужно бы исследовать вопрос о справедливости существования самого налогообложения. Если это не может быть доказано, какой же смысл говорить о «справедливом налоге»? Если само налогообложение несправедливо, то, как ни распределяй налоговое бремя, ни о какой справедливости говорить не приходится. В этой книге нет доктрины справедливости или несправедливости налогообложения. Есть только призыв к экономистам: либо вообще забудьте о «справедливом налоге», либо потрудитесь развить соответствующую этическую систему, в рамках которой можно было бы вернуться к решению этой проблемы.

Почему экономисты оставили поиски «справедливой цены», но никак не могут покончить с поисками «справедливого налога»? Одна из причин — это возможные нежелательные последствия. От «справедливой цены» отказались в пользу рыночной цены. А можно ли перейти от «справедливого налога» к рыночному налогу? Конечно, нет, потому что на рынке нет налогообложения и невозможен налог, отвечающий принципам рыночной деятельности. Как мы увидим далее, в мире нет такой вещи, как «нейтральный налог», т. е. налог, не вносящий искажений в деятельность рынка, так же как невозможны нейтральные деньги. Можно стремиться к максимальной нейтральности, чтобы как можно меньше задевать целостность рыночных структур, но в полной мере эта цель недостижима.

4.4.2. Издержки сбора, удобства и определенности

Даже простейшие максимы не следует принимать на веру. Два столетия назад Адам Смит сформулировал четыре правила справедливости налогообложения, которые с тех пор бездумно повторяют экономисты. Одно из них трактует вопрос о распределении налогового бремени, и этим мы детально займемся ниже. Самым «очевидным» из установленных Смитом принципов было требование стремиться к «минимуму» издержек на сбор налогов и соответственно выбирать виды налогообложения.

Очевидное и безвредное правило? Как бы не так. В этом «каноне справедливости» нет ничего очевидного. Чиновник налогового ведомства всегда выскажется в пользу налога с высоким уровнем административных издержек, потому что такой налог позволяет умножить ряды чиновников. Можем ли мы считать, что чиновник заведомо не прав? Конечно, нет. Прежде чем обвинять его в «неправоте», нужно проделать определенный этический анализ проблемы, до которого не снизошел ни один экономист.

Далее. Если налог признан несправедливым по другим основаниям, тогда может оказаться, что больше справедливости в высоких издержках на его сбор, поскольку тогда менее вероятно, что он будет собираться полностью. Если налог собирать легко, он может сильнее расстроить деятельность рынков и принести больше вреда экономике.

Аналогичное возражение может быть выдвинуто против еще одного канона Смита: нужно заботиться об удобстве внесения налога. Требование кажется самоочевидным, и в нем действительно немало разумного. Но возможно возражение, что налог должен создавать максимум неудобств, чтобы побудить людей протестовать и добиваться снижения общего уровня налогообложения. Именно таков один из основных аргументов «консерваторов», выступающих в пользу подоходного налога и против косвенных налогов. Мы не будем разбирать вопрос о весомости этого аргумента. Для нас важно, что в нем нет самоочевидной неправоты, а значит, и сам канон Смита не является ни простым, ни очевидным.

Последний из предложенных Смитом канонов справедливого налогообложения требует определенности: налоги не должны назначаться произвольно; налогоплательщик должен заранее знать, сколько ему придется заплатить. Анализ показывает, что и в этом правиле нет никакой очевидности. Некоторые могут счесть, что налогоплательщику выгодна неопределенность, потому что можно подкупить налогового чиновника и снизить величину налоговых платежей. При определенном соотношении между величиной взятки и величиной налоговых выплат эта операция выгодна налогоплательщикам. Более того, в долгосрочной перспективе никакой определенности быть не может, потому что государство может в любое время изменить ставки налогов. В долгосрочной перспективе определенность налогообложения просто недостижима.

Можно выдвинуть сходный аргумент против идеи, что налоги «должны» быть такими, чтобы от них трудно было уклониться. Если налог обременителен и несправедлив, вполне морально его игнорировать, да и для экономики лучше, если от него можно уклониться.

Как видим, ни один из предположительно самоочевидных канонов налогообложения, в общем, никаким каноном не является. С определенной этической точки зрения они разумны, с других — нет. У экономиста нет возможности сделать выбор.

4.4.3. Распределение налогового бремени

До сих пор мы обсуждали воздействие налогообложения на любого данного человека или фирму, а теперь займемся исследованием другого аспекта: распределения бремени налогов между участниками хозяйственной жизни. Поиски «справедливости» в налогообложении большей частью вращались вокруг проблемы «справедливого распределения» этого бремени. В этом разделе мы познакомимся с различными предложенными канонами справедливости и дадим анализ экономических последствий распределения [бремени] налогов.

4.4.3.1. Единообразие налогообложения

4.4.3.1.1. Равенство перед законом: освобождение от налога

Идеальным решением почти все авторы считают единообразное налогообложение. Предполагается, что такое решение заложено уже в концепции «равенства перед законом», которая лучше всего выражена в афоризме «к подобному следует относиться подобно». Большинству экономистов такой идеал кажется естественным, так что у них остается чисто практическая проблема — точно определить, кто, когда и кому «подобен» (как мы увидим ниже, проблема неразрешимая).

Все эти экономисты, какого бы принципа «подобия» они ни придерживались, приняли идею единообразия налогообложения. Поэтому тот, кто убежден, что следует назначать налог в соответствии со «способностью платить», верит и в то, что всех, обладающих равной способностью платить, следует облагать налогом по равной ставке. Соответственно тот, кто склоняется в пользу пропорциональности налогообложения, оказывается сторонником того, чтобы со всех людей с равным доходом взимали одинаковую сумму налога, и т. д. В литературе о налогообложении много внимания посвящено идеалу единообразного налогообложения.

Однако этот канон ни в коей мере не самоочевиден, ибо должно быть понятно, что справедливость равенства отношения зависит прежде всего от справедливости самого отношения. Предположим, к примеру, что Джонс со своими последователями предлагает обратить группу людей в рабство. Следует ли нам считать, что «справедливость» требует, чтобы все в равной степени стали рабами? А теперь представим, что кому-то повезло и он избежал рабства. Должны ли мы осудить его за то, что он сумел избежать справедливости, постигшей его собратьев? Очевидно, что равенство отношения вообще не является каноном справедливости, и если нечто является несправедливым, то справедливо пожелание, чтобы этим было затронуто как можно меньшее число людей. Равное распределение несправедливого отношения не может быть идеалом справедливости. Поэтому, если кто-то считает, что все должны быть равны в налогообложении, он должен был бы для начала доказать, что налогообложение — дело справедливое.

Многие авторы, осуждая практику освобождения от налогов, особо критичны к тем, кто сумел добиться этого для себя. Среди таких авторов много защитников свободного рынка, рассматривающих освобождение от налогов как своего рода субсидию, особую привилегию, несовместимую с принципами свободного рынка. Но освобождение от налога или любого другого бремени вовсе не является эквивалентом субсидии. Между ними есть решительная разница. В последнем случае человека наделяют привилегией за счет всех остальных, тогда как в первом он всего лишь избегает тяготы, возлагаемой на других. В первом случае за его благополучие платят все остальные, во втором — нет. В первом случае привилегия — это форма участия в дележе награбленного, а во втором — везение того, кто сумел избежать ограбления. Винить его в этом столь же разумно, как винить беглого раба. Совершенно понятно, что если некая повинность несправедлива, то винить следует не того, кто сумел ее избежать, а того или тех, кто возложил ее на людей. Если налог несправедлив и некоторые сумели получить освобождение от него, то надо хлопотать не о том, чтобы всех обложить этим налогом, а, напротив, о том, чтобы все были освобождены от него. Освобождение не может считаться несправедливым, пока не доказано, что сам налог или другая какая повинность справедливы.

Итак, само по себе равенство отношения не может считаться каноном справедливости. Следует доказать, что налог справедлив. А если это не так, тогда единообразие есть просто осуществление общей несправедливости, и всякое освобождение от нее должно только приветствоваться. Поскольку сам факт налогообложения представляет собой вмешательство в дела свободного рынка, защитникам последнего просто неприлично выступать за единообразие налогообложения.

Одним из главных источников путаницы в сознании экономистов и других сторонников свободного рынка является то, что свободное общество принято характеризовать как состояние «равенства перед законом» или «отсутствия привилегий». Многие, соответственно, критикуют «освобождение от налога» как «привилегию» и нарушение принципа «равенства перед законом». Как уже отмечалось, последняя концепция вообще не может считаться критерием справедливости, поскольку все зависит от справедливости закона, или самого «отношения». Именно справедливость последнего, а не равенство, является особенностью свободного рынка. Вообще говоря, было бы уместнее характеризовать свободное общество как «равенство прав на защиту личности и собственности» или «равенство свободы», а не вводящим в заблуждение выражением «равенство перед законом».

В литературе по вопросам налогообложения ведутся яростные споры о «налоговых дырах», причем весь пафос направлен на то, чтобы всякий доход или географическую область, освобожденную от налогообложения, быстро уравнять со всеми остальными. Отказ от борьбы с налоговыми лазейками считается аморальным. Но, как язвительно заметил Мизес: «Что такое налоговая лазейка? Если закон не наказывает за что-либо или не облагает что-либо налогом, то это не налоговая лазейка. Это просто закон. … Освобождение от подоходного налога по нашему налоговому закону — это никакие не лазейки…. Благодаря этим лазейкам эта страна до сих пор остается свободной страной».

4.4.3.1.2. Недостижимость единообразия

Но можно отложить все эти соображения в сторону, поскольку идеал единообразия недостижим. В силу двух причин мы при дальнейшем обсуждении ограничимся рассмотрением единообразия применительно лишь к подоходному налогу: 1) подоходный налог представляет собой основу нашей налоговой системы; и 2) большинство других налогов, как мы уже убедились, сводятся опять-таки к подоходному налогу. Налог на потребление в конечном итоге оказывается тем же подоходным налогом, только по более низкой ставке.

Единообразие налогообложения дохода недостижимо по двум основным причинам. Первая проистекает из самой природы государства. При обсуждении подхода Кэлхауна мы видели, что государство необходимо разделяет общество на два класса или касты: на тех, кто платит налоги, и на тех, кто живет за счет налогов. В состав живущих за счет налогов входят чиновники и находящиеся у власти политики, а также группы граждан, являющихся нетто-получателями субсидий, т. е. они получают от государства больше, чем платят. Сюда входят получатели государственных контрактов и частные поставщики потребляемых государством товаров и услуг. Хотя на практике бывает не просто определить, кто именно является нетто-потребителем налогов, но концептуально эту касту всегда можно выделить.

Итак, когда государство облагает налогом частные доходы, деньги частных людей переходят в казну, и государство тратит их на закупку товаров и услуг, на жалованье чиновникам и на субсидии привилегированным группам, так что эти деньги возвращаются в хозяйственный оборот. Очевидно, что налоговые расходы неизбежно изменяют рыночную структуру расходов и структуру использования производственных ресурсов, которые теперь определяются не только производительной частью общества, но и привилегированными группами. Масштаб возникающих при этом структурных искажений пропорционален уровню налогообложения.

Если, например, государство облагает налогами средства, которые были бы истрачены на покупку автомобилей, а потом расходует собранные суммы на закупку вооружений, тогда оборонная промышленность, а в долгосрочной перспективе и занятые в ней специфические факторы производства превращаются в нетто-потребителей налогов, тогда как автомобильная промышленность, а в конечном итоге и занятые в ней специфические факторы оказываются в проигрыше. Как мы уже отмечали, именно в силу сложностей, возникающих в процессе перераспределения, трудно определить на практике, кто является нетто-получателем субсидий.

Но одно понять совсем нетрудно: чиновники живут исключительно за счет налогов. Как уже отмечалось, чиновники не могут платить налогов. Соответственно, невозможно, чтобы чиновники облагались подоходным налогом наравне со всеми. А значит, недостижим идеал всеобщего единообразного налогообложения. Повторяю: чиновник, получающий 8000 долл. в год и затем возвращающий 1500 долл. государству, просто осуществляет бессмысленные с экономической точки зрения бухгалтерские операции и понапрасну расходует на это время, чернила и бумагу. Потому что на самом деле чиновник не платит и не может платить налогов. Он просто получает 6500 долл. в год из налоговых фондов.

Единообразный подоходный налог невозможен в силу природы самого процесса сбора налогов. Достижению этой цели мешает отсутствие исчерпывающего определения «дохода». Нужно ли в состав налогооблагаемого дохода включать вмененную денежную стоимость натурального продукта, скажем, продуктов питания, выращенных налогоплательщиком на собственной земле? А как насчет вмененной арендной платы за проживание в собственном доме? А как быть с вмененными услугами собственной жены, ведущей домашнее хозяйство? При любом решении каждой из этих проблем ясно, что определение налогооблагаемого дохода всегда будет произвольным и неточным. А если считать, что нужно включить в состав этого дохода плату, получаемую продуктами и услугами, то как оценить рыночную стоимость последних? Они ведь не были куплены за деньги.

Сходная трудность возникает и в связи с вопросом об усреднении дохода за ряд лет. Предприятия, работающие то с убытком, то с прибылью, оказываются в проигрышном положении по сравнению с теми, которые получают устойчивый доход, разве что государство возьмется возместить им хотя бы часть убытков. Ситуацию можно поправить, разрешив усреднять доход за несколько лет, но здесь опять возникает неразрешимая проблема — как определить период времени, в течение которого можно осуществлять усреднение доходов. Если шкала подоходного налога «прогрессивна», т. е. ставка налога растет вместе с увеличением дохода, тогда при невозможности усреднять доходы люди с очень переменными доходами оказываются в проигрышном положении. Но стоит узаконить усреднение доходов, и мы разрушаем идеал единообразия налогообложения. Более того, результаты будут зависеть от продолжительности периода, в течение которого можно усреднять доходы.

Мы уже показали, что в случае налога на прирост капитала подоходный налог должен учитывать изменение покупательной способности денег. Но еще раз повторим: все индексы покупательной способности произвольны и единообразие налогообложения недостижимо из-за невозможности дать общеприемлемое определение дохода.

В силу всего этого невозможно прийти к единообразию налогообложения. Этой цели не просто трудно достичь на практике, она внутренне противоречива и концептуально неосуществима. Любая концептуально неосуществимая этическая цель — это абсурд, а значит, и любая попытка продвинуться в достижении этой цели также абсурдна. В силу этого законна и даже необходима попытка дать логическую (т. е. праксиологическую) критику этических целей и систем, имеющих отношение к экономической теории.

После анализа идеала единообразного налогообложения перейдем к различным принципам, выдвигавшимся с целью наполнить содержанием идею единообразия, ответить на вопрос: единообразия в чем? Следует ли стремиться к равенству налогов по отношению к «способности платить», к «ценности жертвы» или к «получаемым выгодам»? Иными словами, большинство авторов совершенно бездумно твердят, что люди, входящие в одну категорию доходов, должны платить равный налог, но в соответствии с каким принципом следует разбивать налогоплательщиков по категориям? Должен ли человек, зарабатывающий 10 тыс. долл. в год, платить столько же, или пропорционально столько же, или пропорционально больше или меньше, чем те, кто зарабатывает 5 тыс. или 1 тыс. долл. в год? Короче говоря, должны ли люди платить налоги в соответствии с их «платежеспособностью» или каким-либо иным принципом?

4.4.3.2. Принцип «способности платить»

4.4.3.2.1. Неопределенность концепции

Принцип сводится к тому, что люди должны платить налог в соответствии со своей «способностью платить» [ability-to-pay]. Общепризнанно, что концепция способности платить отличается крайней неопределенностью и не является надежной опорой для практики. Большинство экономистов использовали этот принцип для поддержки программ прогрессивного или пропорционального налогообложения, но этого ведь недостаточно. Например, представляется бесспорным, что накопления меняют способность платить [налоги]. Можно ли усомниться, что из двух человек с равным доходом 5 тыс. долл. в год платить больше способен тот, кто плюс к этому имеет в банке 50 тыс. долл.? Но налог на накопленный капитал приведет к всеобщему обнищанию. «Способность платить» не поддается точному измерению. Нужно учесть доход и накопления; нужно вычесть расходы на лечение и т. п. Точные критерии отсутствуют, и любое решение будет произвольным. Следует ли вычитать расходы на лечение целиком или лишь какую-то их часть? А что делать с расходами на детей? Профессор Дью пытается найти критерий способности платить в «экономическом благосостоянии», но ведь эта концепция еще более субъективна и трудноопределима.

Адам Смит использовал концепцию способности платить для обоснования пропорционального подоходного налога (налог в виде постоянного процента от прибыли), но его аргументы довольно неопределенны и в равной степени оправдывают принципы «способности платить» и «выгоды». Трудно доказать справедливость пропорционального подоходного налога. Можно ли считать, что зарабатывающий 10 тыс. долл. в год способен заплатить 2 тыс. долл. налога с той же легкостью, с какой выплачивает 200 долл. тот, кто зарабатывает лишь 1 тыс. долл. в год? Оставим в стороне различия в накопленном богатстве, в расходах на лечение и т. п., но как может быть доказана равная способность платить? Попытки таким образом определить равную способность платить бессмысленны.

Мак-Куллох в знаменитом отрывке критикует прогрессивность и защищает пропорциональность налогообложения: «Стоит отказаться… от кардинального принципа взимания с каждого индивидуума равной доли их дохода или собственности, как вы оказываетесь в море, не имея ни руля, ни компаса, и нет тогда той несправедливости или нелепости, которых нельзя было бы от вас ожидать». При всем правдоподобии в его утверждении нет никакой самоочевидности. Почему, собственно, пропорциональное налогообложение менее произвольно, чем любой вариант прогрессивного, когда ставка налога повышается с ростом дохода? Ведь должен же быть какой-либо принцип, оправдывающий пропорциональность, а если такого принципа не существует, тогда пропорциональность налогов — это такой же произвол, как и любой другой подход к налогообложению. Были предложены и ниже будут нами рассмотрены различные принципы, но здесь для нас существенно лишь то, что сама по себе пропорциональность имеет в себе не больше обоснованности, чем любой другой вариант налогообложения.

Существует школа, которая попыталась найти оправдание прогрессивного налога в принципе «способности платить». Это подход Э. Селигмена, опирающийся на «способность» [faculty] платить. В соответствии с его доктриной, чем больше у человека денег, тем проще ему заработать еще. Предполагается, что чем больше человек имеет, тем легче он может приумножить свое состояние: «Можно сказать, что для богатых действует… закон возрастающей доходности». А раз его способность платить растет быстрее, чем его доход, прогрессивное налогообложение совершенно оправданно. Эта теория просто неверна. Деньги не «делают деньги». Если бы это было иначе, сегодня весь мир принадлежал бы горстке богачей. Чтобы зарабатывать деньги, нужно постоянно доказывать свою полезность для потребителей. Личный доход, процент, прибыль и рента поступают только за текущие, а не прошлые услуги. Размер накопленного богатства не имеет отношения к делу, и, если владелец состояния не в силах верно его вложить, чтобы оно приносило пользу потребителям, любое богатство быстро исчезает.

Как отмечают Блюм и Калвен, тезис Селигмена обращается в совершенную чепуху, когда речь идет о личных услугах, для оказания которых нужна трудовая энергия. Он мог бы еще иметь смысл в отношении доходов от собственности, т. е. в случае инвестиций в землю или средства производства (или в рабовладельческом обществе в рабов). Но и доходность капитала всегда стремится к некоей средней величине, и любое отступление здесь возможно лишь в случае особо мудрых и дальновидных инвестиций (прибыли) или особо разорительных (убытки). Из тезиса Селигмена следует нелепый вывод, что доходность растет пропорционально объему инвестиций.

Другая теория утверждает, что способность платить пропорциональна «излишку производителя», т. е. «экономической ренте» или величине дохода, превышающей расходы, необходимые для продолжения производства. Выше мы уже говорили о последствиях обложения налогом земельной ренты. Невозможно определить величину «необходимой оплаты труда». Если налоговики спросят любого, что для него будет «минимальной» заработной платой, что мешает человеку сказать, что, если его заработок снизится хоть на доллар, он немедленно перестанет работать или найдет себе другую работу? Как доказать обратное? Более того, даже если бы «излишек» удалось определить, едва ли его можно считать показателем способности платить налоги. Для кинозвезды «излишек» может быть практически нулевым, так как другие киностудии готовы заплатить ей почти столько же, сколько она получает за свои услуги сейчас, а у потерявшего трудоспособность землекопа окажется куда больший «излишек», потому что никто другой не захочет взять его на работу. В общем, в развитой экономике величина «излишка производителя» невелика, потому что рыночная конкуренция приближает доход и заработки всех факторов во всех альтернативных применениях к уровню их дисконтированной предельной производительности при данном применении. Следовательно, невозможно обложить налогом какой-либо «излишек» сверх необходимой отдачи от земли или капитала, поскольку такового не существует, и практически невозможно обложить налогом «излишек», получаемый трудом, поскольку, во-первых, он редко достигает значительного размера, во-вторых, его невозможно измерить и, в любом случае, его нельзя считать критерием способности платить.

4.4.3.2.2. Справедливость стандарта

Крайне популярная идея способности платить была санкционирована Адамом Смитом в его самом важном каноне налогообложения. С тех пор эта идея принимается всеми как данность. Хотя по ее адресу было высказано немало критических замечаний, похоже, никто не подверг критике сам базовый принцип, и это при том, что он никогда и никем не был обоснован. Сам Смит воздержался от того, чтобы обосновать предложенный им принцип, и в последующие столетия это мало кого беспокоило. В работе, посвященной государственным финансам, Дью принимает его просто на том основании, что в него верит большинство людей, тем самым проигнорировав возможность логического анализа этических принципов.

Единственная серьезная попытка дать рациональное обоснование принципу «способности платить» покоится на натянутом уподоблении налогов добровольным пожертвованиям в фонды благотворительных организаций. Так, Гроувс пишет: «В случае сотен общественных организаций (общинных фондов, общества Красного Креста и т. п.) предполагается, что каждый делает взносы в соответствии со своими средствами. Государства — это разновидность общественных организаций, предназначенных служить всем гражданам в целом…». Редко удается всего в двух предложениях вместить столько вздора. Прежде всего государство никоим образом нельзя уподоблять общественным или общинным фондам. От него невозможно укрыться. Под страхом тюремного заключения никто не рискнет прекратить «пожертвования» на основе того, что эта «благотворительная организация» дурно справляется со своим делом, а потому пора прекратить ее подкармливать; никто не имеет возможности просто потерять к ней интерес и «покинуть ряды». Если, как мы увидим ниже, государство нельзя уподобить деловому предприятию, продающему свои услуги на рынке, то уж верх нелепости уподоблять его благотворительному обществу. Государство представляет собой само отрицание принципа благотворительности, потому что благотворительность уникальна тем, что она не продается и не может быть куплена; даритель совершенно доброволен в своем даянии. Слово «предполагается» у Гроувса вводит в заблуждение. Никого не принуждают делать взносы в благотворительные фонды, которые не интересуют благотворителя или, по его мнению, плохо справляются со своим делом.

Этот контраст еще отчетливее звучит в высказывании Хантера и Аллена: «Предполагается, что люди жертвуют на церковь или в городские благотворительные фонды не на основе выгод, получаемых индивидуальными членами организации, но исключительно в соответствии со своей способностью делать эти взносы». Но в праксиологическом плане это просто неверно. Люди делают благотворительные пожертвования именно в расчете на выгоду. При этом выгода может рассматриваться только в субъективном плане. Ее нельзя измерить. Факт субъективного выигрыша, выгоды от действия выводится из самого факта, что оно было совершено. Из факта обмена выводится, что каждый из его участников получил выгоду (по крайней мере ex ante). Аналогичным образом, если кто-то делает дар в одностороннем порядке, можно предположительно заключить, что он получает выгоду (ex ante) от дарения. Если бы он не получал выгоду, он не сделал бы дара. Это еще одно свидетельство того, что праксиология не постулирует существование «экономического человека», потому что выгода от действия может заключаться как в получении в обмен товара или услуги, так и просто в сознании того, что твой дар кому-то пошел на пользу. Поэтому пожертвования в благотворительные организации люди делают на основе выгоды для дающего, а не на основе «способности платить».

Более того, если сравнить налогообложение с рынком, мы не найдем места для принципа «способности платить». Напротив, рыночная цена (обычно считающаяся справедливой ценой) почти всегда едина. В тенденции рыночные цены подчиняются правилу одной цены на всем рынке. Независимо от своей «способности платить» каждый платит за товар одинаково. Вообще говоря, если бы на рынке действовал принцип «платежеспособности», не было бы смысла богатеть, потому что каждому пришлось бы выкладывать за любой товар сумму, пропорциональную имеющимся у него деньгам. Денежный доход стал бы примерно одинаковым, да и деньги потеряли бы почти всякий смысл, потому что покупательная способность единицы денег оказалась бы в зависимости от доходов покупателя. Человек с малым количеством денег обнаружил бы, что покупательная способность каждой единицы его денег существенно возросла. Поэтому, если «черный» рынок не найдет способ обходить это правило, утверждение для цен принципа «способности платить» просто разрушит рынок. Разрушение рынка и денежной экономики ввергнет общество в первобытную нищету, а значительная часть мирового населения, которой ныне удается зарабатывать на жизнь благодаря существованию современного развитого рынка, окажется просто обреченной на вымирание.

Более того, не должно быть сомнений, что установление всеобщего равенства доходов и богатств (скажем, посредством налогового изъятия всех сумм, превышающих установленный стандарт, и субсидирования всех тех, кто до этого стандарта не дотягивает) будет иметь тот же эффект, поскольку исчезнет всякий смысл работать за деньги. Те, кому нравится работа сама по себе, будут делать это как в игре, не получая денежной компенсации. Принудительное равенство доходов и состояний ввергнет мир в варварство.

Если бы налоговая система была устроена по образцу рыночных цен, каждый платил бы равный для всех (а не пропорциональный) налог. Как мы увидим ниже, равное налогообложение существенным образом отличается от рыночного ценообразования, но при этом намного ближе к нему, чем налог в соответствии со «способностью платить».

Наконец, принцип «способности платить» означает, что будут наказываться самые способные, те, кто в наибольшей степени способен удовлетворять потребности других. А наказание способности производить товары и услуги ведет к уменьшению их производства, причем в точной пропорции к способности производить. В результате обеднеют не только способные, но и все общество, прежде выигрывавшее от их умений и усердия.

Короче говоря, принцип «способности платить» нельзя просто постулировать. Его необходимо обосновать с помощью логических аргументов, а их экономисты еще не представили. Принцип «способности платить» напоминает не закон справедливости, а скорее принцип действия разбойника с большой дороги, который берет добро там, где можно взять.

4.4.3.3. Теория жертв

Есть еще один критерий справедливости налогообложения, ныне совершенно вышедший из моды, который прежде многие десятилетия активно обсуждался в литературе. Различные варианты подхода с позиций «жертв» сродни субъективной версии принципа «способности платить». Все они покоятся на трех общих предпосылках: a) полезность единицы денег для каждого человека уменьшается по мере того, как возрастает его запас денег; б) эти полезности для разных людей сопоставимы, так что их можно складывать, вычитать и пр.; и в) кривая полезности денег одинакова для всех. Первая предпосылка вполне правомерна (но только в порядковом смысле), тогда как вторая и третья совершенно абсурдны. Предельная полезность денег действительно уменьшается, но бессмысленно сопоставлять полезности для двух разных людей, или полагать, что оценки людей одинаковы. Полезности — это не количественный показатель, а только субъективный порядок предпочтений. Любой принцип распределения налогового бремени, покоящийся на таких предпосылках, должен быть объявлен ошибочным. К счастью, в экономической литературе все это стало общепризнанным.

Теории полезности и «жертв» широко использовались для оправдания прогрессивного налогообложения, хотя иногда на эти концепции ссылались для подкрепления идеи пропорционального налогообложения. Иначе говоря, предполагается, что для «богатого человека» доллар «значит меньше», или представляет меньшую полезность, чем для «бедного человека» («богатого» и «бедного» в смысле дохода или богатства?), а значит, когда богатый отдает доллар в счет налогов, он в субъективном плане жертвует меньшим, чем бедный. Отсюда следует, что богатого следует облагать налогом по более высокой ставке. Многие теории «способности платить» в действительности представляют собой вывернутые наизнанку теории жертв, поскольку формулируются как способность приносить жертвы.

Поскольку центральное звено теории жертв — межличностное сопоставление полезности — теперь списано в утиль, мы не будем тратить время на подробное обсуждение этой доктрины. Однако некоторые аспекты этой теории не лишены интереса. Существуют две основные ветви теории жертв: 1) принцип равенства жертв; 2) принцип минимальной жертвы. Первая утверждает, что при уплате налогов все должны приносить равную жертву; вторая — что общество в целом должно идти на минимальные жертвы. Обе версии полностью отказываются от представления о государстве как об источнике благ и рассматривают государство и налоги просто как бремя, как необходимую и неизбежную жертву. Здесь мы сталкиваемся с любопытным принципом справедливости, основанной на приспособлении к ущербу. Перед нами все тот же pons asinorum, противостоящий всем попыткам установить принципы справедливости для налогообложения — проблема справедливости налогообложения самого по себе. Сторонники теории жертв, реалистично отбросившие недоказанные выгоды от существования системы налогообложения, должны дать ответ на вопрос: если налоги — чистый ущерб, зачем все это продлевать?

Теория равенства жертв требует, чтобы каждый терпел равный ущерб. В качестве критерия справедливости это столь же пригодно, как требование равного рабства. Любопытной стороной теории равенства жертв является то, что она, в общем-то, даже не настаивает на прогрессивной ставке подоходного налога! Ведь из нее следует только, что с богатого следует брать больший налог, чем с бедного, но при этом ни слова о том, что налоговая ставка должна прогрессивно нарастать. На деле здесь даже нет требования, что все должны пропорционально облагаться налогом! Короче говоря, принцип равенства жертв требует, чтобы зарабатывающий 10 тыс. долл. отдавал налог больший, чем тот, кто зарабатывает 1 тыс. долл., но совсем не обязательно, чтобы он платил по более высокой ставке или даже пропорционально. В зависимости от формы различных «кривых полезности» принцип равенства жертв может провозгласить регрессивность налогообложения, когда богатый будет выплачивать больше по абсолютной величине, но меньше в процентном исчислении (скажем, человек, зарабатывающий 10 тыс. долл., будет выплачивать 500 долл. налога, а зарабатывающий только 1 тыс. долл. — 200 долл.). Чем быстрее падает полезность денег, тем вероятнее, что налоговые ставки будут прогрессивными. Медленно падающая кривая полезности денег будет требовать регрессивности налогообложения. Впрочем, бесполезно поднимать вопрос о том, с какой скоростью падают различные кривые полезности денег, потому что, как мы убедились, вся теория несостоятельна. Любопытно лишь то, что теория равенства жертв не в силах обосновать необходимость как прогрессивного, так и пропорционального налогообложения.

Теорию минимума жертв часто путают с теорией равенства жертв. Обе опираются на один и тот же набор ложных предпосылок, но первая примечательна тем, что рекомендует крайне прогрессивные шкалы налогообложения. Предположим, например, что в городе живут двое: Джонс, зарабатывающий 50 тыс. долл. в год, и Смит, получающий только 30 тыс. долл. В соответствии с принципом минимума общественных жертв, опирающимся на рассмотренные выше три теоретические предпосылки, 1 долл. налогов, изъятый из доходов Джонса, является для него меньшей жертвой, чем 1 долл. из доходов Смита; следовательно, когда государству нужен 1 долл., его следует брать с Джонса. Но предположим, что государству нужны 2 долл.; второй доллар будет меньшей жертвой для Джонса, чем первый для Смита, потому что у Джонса все еще намного больше денег, так что для него потери менее чувствительны. Так это и продолжается до тех пор, пока у Джонса все еще остается денег больше, чем у Смита. Если государству потребуется 20 тыс. долл. налогов, теория минимума жертв советует ему взять все 20 тыс. долл. у Джонса и ноль — у Смита. Иными словами, эта теория предлагает изымать деньги у богатых до тех пор, пока казна не наполнится.

Принцип минимума жертв, как и теория равных жертв, опирается на совершенно несостоятельную концепцию, согласно которой для разных людей графики полезности денег приблизительно одинаковы. Есть еще одна ошибочная и заслуживающая опровержения концепция, общая для обоих принципов: «жертва» — это просто обратная сторона полезности денег. Но в случае налогообложения жертва не сводится просто к потерянной альтернативной полезности сумм, выплаченных в виде налогов: необходимо еще учитывать нравственное поругание, сопутствующее процедуре взимания налогов. По мере взимания налогов с Джонса его нравственное негодование может стать настолько сильным, что его предельная субъективная жертва быстро станет очень значительной, намного «больше», чем у Смита, если на мгновение предположить, что их можно сравнивать. Если принять, что моральная жертва не привязана с необходимостью к полезности денег, можно сделать следующий шаг. Представьте, например, философа-анархиста, который яростно отрицает вообще всякое налогообложение. Предположим, что его субъективная оценка жертвы, приносимой при уплате налогов, столь велика, что практически может считаться бесконечной. В этом случае в соответствии с принципом минимума жертв анархиста следует освободить от уплаты налогов, а в соответствии с принципом равенства жертв с него допустимо брать в виде налогов только бесконечно малые суммы. В общем, в соответствии с принципом жертв анархиста следует освободить от налогообложения. А как государство намерено оценивать приносимую каждым субъективную жертву? Спросить его? Ну, и сколько человек воздержатся от того, чтобы заявить о полной непереносимости налогов для них, а значит, о необходимости освободить их от этого?

Точно так же, если два человека получают от равного денежного дохода субъективное удовольствие, в соответствии с принципом минимальности жертв необходимо уменьшить сумму налога с того, кто более счастлив, потому что при равенстве налоговых платежей он в большей степени лишается чувства радости. А кто осмелится предложить увеличить налогообложение для пессимистов или аскетов? И кто тогда откажется от удовольствия громко заявлять о том, какую радость ему приносит получение дохода?

Любопытно, что принцип минимума жертв требует от нас совершенно обратного тому, что подсказывает теория способности платить, которая, особенно в разновидности «состояние благополучия» [state of well-being], призывает установить налог на счастье и понизить налог на несчастных. Если бы возобладала именно эта теория налогообложения, люди бросились бы заявлять о том, как они несчастны и какие они убежденные аскеты.

Совершенно ясно, что сторонники теорий способности платить и жертв не смогли утвердить их в качестве критерия справедливого налогообложения. Но эти теории допускают и еще одну грубую ошибку. Первая теория неявным образом, а вторая ясно и недвусмысленно формулирует критерии действия в терминах соответственно бремени и жертвы. Предполагается, что для общества государство является бременем, так что задача состоит в том, как его справедливо распределить. Человек постоянно стремится жертвовать как можно меньше в обмен на выгоды, которые он получает от своих действий. А тут перед нами теория, которая изъясняется только в терминах жертв и бремени и призывает к определенному распределению, даже не показывая налогоплательщикам, что они получают от государства больше, чем отдают ему. Поскольку теоретики этого не показывают, приходится оперировать лишь в терминах жертв, а с праксиологической точки зрения эта процедура несостоятельна. Поскольку человек стремится получать от своих действий чистую выгоду, то, используя для описания ситуации только термины жертв или бремени, мы не можем установить рациональный критерий [для оценки] человеческой деятельности. Чтобы быть состоятельным с праксиологической точки зрения, критерий должен демонстрировать возможность получения чистой выгоды. Разумеется, сторонники теории жертв намного реалистичнее сторонников теории выгод (о чем мы будем говорить ниже), когда рассматривают государство как нетто-бремя для общества, а не нетто-выгоду. Но этого совершенно недостаточно для доказательства справедливости принципа жертв. Все обстоит совершенно наоборот.

4.4.3.4. Принцип выгоды

Принцип выгоды радикально отличается от двух рассмотренных выше критериев налогообложения. Ведь принципы жертв и способности платить противоречат основам человеческой деятельности и принятым на рынке критериям справедливости. На рынке люди, действуя свободно, делают то, что, по их мнению, принесет им чистую выгоду. Результатом этих действий является система обмена посредством денег с ее неумолимой тенденцией к унификации цен и распределению производственных факторов, позволяющему удовлетворить самые насущные запросы потребителей. Но при оценке системы налогообложения используются совершенно иные критерии, чем те, которые прилагаются ко всем прочим действиям на рынке. Неожиданно оказываются отброшенными свобода выбора и однородность цен, и дальнейшее обсуждение идет в терминах жертв, бремени и т. п. Если налоги — это только бремя, неудивительно, что собирать их можно, только опираясь на принуждение. С другой стороны, теория выгод является попыткой подхода к налогообложению как к рыночному ценообразованию, поскольку в этой теории налог должен соответствовать выгоде, извлекаемой налогоплательщиком. Целью этого подхода является нейтральный налог, который бы позволял экономической системе пребывать примерно такой же, как в условиях свободного рынка. Это попытка достичь праксиологической основательности посредством выработки критерия налоговых платежей на базе не жертвы, а выгоды.

Пропасть, отделяющая принцип выгоды от всех остальных подходов, была осознана далеко не сразу. Причина этого в идущем от Адама Смита смешении принципов способности платить и выгоды. Смит пришел к выводу, что польза, получаемая людьми от существования государства, пропорциональна доходу налогоплательщика, а доход, соответственно, определяет способность платить. Вследствие этого налог, пропорциональный способности платить, — это просто quid pro quo за выгоды, создаваемые существованием государства. Некоторые авторы утверждали, что приносимая государством польза пропорциональна доходу налогоплательщика; другие — что эта польза возрастает быстрее, чем доход, а потому оправданно использование прогрессивного подоходного налога. Но такое приложение теории выгоды лишено смысла. Каким образом богатый извлекает из государства пользу пропорционально или даже более чем пропорционально большую, чем бедный? Так может быть, только если государство обеспечивает это богатство, предоставляя особые привилегии, такие, как субсидии, монопольные права и т. п. Иначе каким образом богатый может получать выгоду? Из системы «социального обеспечения» и других каналов перераспределения, по которым деньги богатых передаются бедным и чиновникам? Разумеется, нет. Может быть, ему так выгодна защита полиции? Но ведь именно богатые в состоянии содержать личную охрану, так что для них полиция менее полезна, чем для бедняков. Теория утверждает, что защита приносит больше пользы богатым, потому что они владеют более ценной собственностью, но ведь расходы на защиту не зависят напрямую от ценности охраняемой собственности. Дешевле охранять банковский подвал, в котором хранится ценностей на 100 млн долл., чем 100 акров земли, стоящей по 10 долл. за акр, так что бедный землевладелец получает куда большую выгоду от государственной полиции, чем богатый владелец движимого имущества. Столь же бессмысленным было бы утверждение, что А зарабатывает больше, чем В, потому что получает больше пользы от «общества», а значит, и должен платить больше налогов. Прежде всего, все мы являемся членами общества. Если А зарабатывает больше, чем В, значит, оказываемые А услуги обладают большей индивидуальной ценностью для его сограждан. А если А и В равно выигрывают от существования общества, значит, верным будет обратное утверждение: А богаче, потому что он более продуктивен, а вовсе не благодаря «обществу». Кроме того, общество совсем не то же самое, что государство, а возможные претензии государству еще следует подкрепить.

Итак, ни пропорциональный, ни прогрессивный подоходный налог не могут быть обоснованны исходя из принципов выгод. Фактически верно совсем обратное. Если бы каждому пришлось платить в соответствии с получаемой выгодой, то несомненно, что (а) получатели «социальных пособий» должны были бы оплатить все соответствующие расходы: беднякам пришлось бы оплатить каждому свою долю (включая, конечно, жалованье чиновников, участвующих в трансферте средств в социальные фонды); (б) покупатели любых государственных услуг были бы единственными реальными плательщиками, так что эти услуги нельзя было бы финансировать из общих налоговых фондов; (в) за услуги полиции богатым пришлось бы платить меньше, чем бедным, причем меньше в абсолютном выражении. Более того, землевладельцам пришлось бы платить больше, чем владельцам нематериальных активов, а слабые и беспомощные, которые больше нуждаются в защите полиции, чем сильные, по сравнению с последними должны были бы платить более высокие налоги.

Понятно, почему теория выгод была практически забыта в последние годы. Ведь очевидно, что, если бы (а) получатели социальных пособий и (б) получатели других особых привилегий (монопольных прав и т. п.) должны были бы платить в соответствии с получаемыми выгодами, практически все виды государственных расходов лишились бы смысла. И если бы каждому пришлось платить не пропорционально, а ровно столько, сколько он получает от общества (а ему это придется делать, потому что государству больше негде будет взять денег), тогда получатели субсидий не только ничего не заработают, но им еще придется оплачивать чиновникам издержки на трансферт средств. Реализация теории выгод означала бы, таким образом, утверждение системы laissez faire, в которой государство было бы жестко ограничено предоставлением услуг по общественной безопасности. Причем бедным и слабым пришлось бы платить более высокие налоги на содержание полиции, чем сильным и богатым.

На первый взгляд, поклонники свободного рынка, стремившиеся найти нейтральную налоговую систему, должны были бы возрадоваться. Могло бы показаться, что теория выгод и есть искомое решение. И эта теория куда ближе рыночным принципам, чем рассмотренные нами прежде. Но при более пристальном анализе становится ясно, что и принцип выгод все еще очень далек от идеала нейтрального налога. На рынке никому не приходится платить в соответствии с выгодой, лично им извлекаемой из товара или услуги; все платят единую цену, как раз такую, которая побуждает предельного покупателя принять участие в обмене. Голодный платит за хлеб столько же, сколько и сытый; любитель шахмат платит за игровой комплект не дороже, чем тот, кто даже не умеет расставить фигуры; ценитель оперы и случайный дилетант платят одинаково за сходные билеты. Бедный и слабый больше нуждается в защите, но на рынке ему не пришлось бы платить за эти блага более высокую цену.

Но в теории выгод есть и другие серьезные недостатки. Ведь рыночный обмен (а) демонстрирует выгоду и (б) фиксирует факт получения выгоды, но не измеряет ее. О том, что обмен был выгоден для А и для В, мы знаем только из того факта, что они добровольно вступили в обмен. Именно таким путем рынок демонстрирует наличие выгоды. Налоговые платежи осуществляются принудительно, а потому выгоду невозможно продемонстрировать. Собственно говоря, присутствие в этом деле насилия заставляет предположить обратное и подтверждает подозрение, что налог — это вовсе не выгода, а бремя. Если бы речь шла о выгоде, не нужно было бы прибегать к принуждению.

Кроме того, выгодность обмена нельзя измерить или сравнить. Получаемый в результате обмена «излишек потребителя» имеет чисто субъективный характер, не может быть измерен и не допускает межличностного сравнения научными методами. А раз нам неизвестна величина получаемой налогоплательщиками выгоды, мы не можем в соответствии с выгодой распределить налоговые платежи.

Далее, рыночный обмен приносит каждому участнику чистую выгоду, т. е. получаемая выгода превышает его расходы. Если налоговые платежи будут точно равны получаемой налогоплательщиком выгоде, это будет полным нарушением рыночных принципов.

Наконец, если бы каждый платил налог, соответствующий выгоде, получаемой им от государства, то чиновники, весь доход которых приходит из этого источника, должны были бы, подобно другим получателям субсидий и привилегий, возвращать государству все свое жалованье. Бюрократам пришлось бы работать бесплатно.

Мы убедились, что принцип выгоды покончил бы со всеми и всякими субсидиями. Услуги государства пришлось бы продавать непосредственно покупателям, но здесь нет места для государственной собственности, поскольку главная особенность всех государственных предприятий состоит в том, что они финансируются за счет налоговых поступлений. Сторонники теории выгод часто утверждают, что полицейские и судебные услуги имеют общий и неспециализированный характер, а потому их пришлось бы оплачивать из суммарных налоговых поступлений, а не за счет средств отдельных пользователей. Но это предположение, как мы видели, неверно. Эти услуги могут продаваться на рынке подобно любым другим. Даже если забыть обо всех недостатках принципа выгоды, он вовсе не может быть оправданием налогообложения, потому что любые услуги можно продавать на рынке непосредственно заинтересованным лицам.

Очевидно, что, хотя теория выгодности налогов пытается не противоречить рыночному критерию, согласно которому платить должны только получатели услуг, в целом эту попытку следует оценить как неудачную; эта теория не может быть основанием нейтрального или другого типа налогообложения.

4.4.3.5. Равный налог и принцип издержек

Принцип равенства налогообложения гораздо в большей степени заслуживает рекомендации, чем все рассмотренные нами выше, ни один из которых не может быть использован как канон налогообложения. «Равенство налогообложения» понимается буквально: равный налог на каждого члена общества. Его также называют подушный налог или подушная подать. (В некоторых штатах США этим термином обозначают сбор, уплачиваемый избирателями за участие в голосовании.) Каждый будет ежегодно выплачивать государству одинаковый налог. Равный налог особенно уместен в демократических обществах, акцентирующих равенство перед законом, равенство прав, отсутствие дискриминации и привилегий. Он стал бы воплощением принципа «один налог — один голос». Он использовался бы исключительно для оплаты государственных услуг по поддержанию порядка, потому что государство обязано в равной степени защищать всех своих граждан. В силу этого можно счесть справедливым, чтобы в ответ каждый платил равный налог. Принцип равенства налогов, так же как и принцип выгодности налогообложения, исключит любые действия государства, кроме защиты безопасности граждан, потому что все иные государственные расходы устанавливают того или иного рода субсидии или привилегии. Наконец, равный налог будет куда более нейтральным, чем все рассмотренные нами до сих пор, потому что он установит единую «цену» за одинаковую услугу.

Одна школа выступила с критикой этого подхода и заявила, что пропорциональный налог был бы куда более нейтральным, чем равный. Сторонники этой теории утверждают, что равный налог изменяет естественно складывающуюся на рынке структуру распределения доходов. Так, если А зарабатывает 1000 унций золота в год, В — 200 унций, а С — только 50, и каждый уплачивает по 10 унций в счет налога, тогда соотношение между их доходами после выплаты налогов изменится, причем в направлении большего неравенства. Пропорциональный налог, когда каждый из троих отдаст государству равный процент своего дохода, оставит распределение доходов неизменным, а значит, будет нейтральным по отношению к рынку.

Это рассуждение искажает всю проблему нейтральности налогообложения. В данном случае цель вовсе не сводится к тому, чтобы не допустить изменения структуры доходов, как если бы никакого налога и не взималось. Цель заключается в том, чтобы изменить «распределение» доходов и все другие аспекты экономики таким же образом, как если бы налог и в самом деле представлял собой рыночную цену. А это совершенно иной критерий. Никакая рыночная цена не оставляет неизменным относительное «распределение» доходов. Если бы рынок действовал таким образом, не было бы никакого смысла в стремлении зарабатывать больше, потому что людям приходилось бы платить за всевозможные блага цену, пропорциональную их доходу. Рынок стремится к унификации цен, когда за равную услугу с каждого взимают равную цену. В силу этого единый налог намного ближе к нейтральности и к принципам рынка.

Но единый налог обладает серьезными недостатками, даже если признавать его как некое приближение к нейтральному налогу. Прежде всего, при использовании рыночного принципа — одинаковая цена за одинаковую услугу — возникает проблема: «А в чем заключается одинаковая услуга?» Услуги полиции намного полезнее в городских криминализованных центрах, чем в сонной провинции. А раз так, то и цена за эти услуги должна быть более высокой в опасных районах больших городов. Весьма вероятно, что на действительно свободном рынке полицейские и судебные услуги продавались бы подобно страховке, когда каждый выплачивает регулярную премию за призыв защитить его в опасности. Очевидно, что люди, ведущие рискованный образ жизни, подобно людям, проживающим в неблагополучном районе, должны будут платить больше, чем люди из тихих районов. Чтобы быть действительно нейтральным, такой налог должен меняться в соответствии с величиной расходов на защиту. Равный налог внесет искажение в распределение общественных ресурсов, расходуемых на защиту. В неблагополучных районах налог будет ниже рыночной цены, а в спокойных – выше, в силу чего защита полиции будет недостаточной в опасных районах и чрезмерной во всех остальных.

У равного налога есть еще один серьезный недостаток, тот же, который мы уже отметили в связи с более универсальным принципом единообразия: ни один чиновник не может платить налогов. Невозможно взимать «равный налог» с чиновников и политиков, потому что они по определению являются не налогоплательщиками, а теми, кто живет за счет налогов. Даже если удастся устранить все прочие субсидии, государственные служащие останутся неустранимым препятствием на пути равного налога. Как мы видели, уплата налога чиновниками — это просто бессмысленная бухгалтерская проводка.

Эти недостатки равного налога вынуждают нас обратиться к последнему из налоговых принципов, к принципу издержек. В соответствии с этим принципом государство должно при установлении налога учитывать издержки, как это делают страховые компании. Принцип издержек ближе всего к идеалу нейтральности налога. Но даже принципу издержек свойственны недостатки, заставляющие нас его отвергнуть. Прежде всего, хотя издержки неспецифических факторов можно оценить на основе рыночных данных, для специфических факторов, используемых государством, это невозможно. Издержки специфических факторов невозможно вычислить по той причине, что продукция фирм, поддерживаемых из налоговых фондов, не имеет настоящей рыночной цены, так что о величине специфических издержек нам ничего не известно. Это мешает адекватному применению принципа издержек. Кроме того, принцип издержек дополнительно подрывается тем фактом, что принудительная монополия — такая, как государственная защита, — неизбежно ведет к завышению издержек и снижению качества по сравнению с защитными услугами, которые могли бы поставлять рынку конкурирующие фирмы. Поэтому издержки будут куда выше рыночных, и мы опять окажемся далеки от идеала нейтрального налогообложения.

Последний недостаток характерен для теорий равного налога и издержек. В обоих случаях отсутствует демонстрация выгоды налогоплательщика. Несмотря на оптимистическое предположение, что налогоплательщик выигрывает от государственных услуг так же, как от услуг, покупаемых на рынке, это предположение, как мы видели, неоправданно — тому свидетельство нераздельность налогообложения и принуждения. Рынок требует единообразия цен или полного покрытия издержек только потому, что потребитель в расчете на выгоду добровольно покупает товары и услуги. Государство, напротив, принуждает людей платить налоги, даже когда те предпочли бы не оплачивать расходы на любую систему охраны закона и порядка. Именно в силу этого принцип издержек не приводит нас к нейтральному налогообложению.

4.4.3.6. Налогообложение «только для наполнения казны»

Среди многих «правых» экономистов популярен лозунг: налоги нужны только для «наполнения казны» [revenue only], а не для решения широких социальных задач. На первый взгляд этот лозунг очевидно абсурден, поскольку всегда и везде налоги служат для наполнения казны. А для чего бы еще стало государство изымать деньги из частного сектора? Поэтому некоторые авторы дополняют этот лозунг: государство должно располагать только суммами, достаточными для оказания общественных услуг. Но что такое общественные услуги? Некоторым любые мыслимые государственные расходы представляются «общественными услугами». Если государство забирает у А, чтобы дать В, С, который почему-либо недолюбливает первого и благожелательно относится ко второму, может радостно приветствовать этот акт как «общественную услугу». Если, с другой стороны, по всеобщему согласию «общественные услуги» будут ограничены только теми действиями, которые приносят пользу одним и не заставляют за это платить других, тогда «налогообложение только для наполнения казны» превращается в еще одно неясное название принципов издержек или выгод.

4.4.3.7. Нейтральный налог: резюме

Проанализировав все предполагаемые каноны справедливого налогообложения, мы пришли к двум выводам: 1) экономическая теория не в состоянии предложить какой-либо принцип справедливого налогообложения; 2) нейтральный налог, представляющийся многим совершенно уместным идеалом, оказывается принципиально недостижимым. Поэтому экономистам следует прекратить напрасные поиски справедливого или нейтрального налога.

Могут задать вопрос: а зачем искать нейтральный налог? Почему нейтральность считается идеальным решением? Ответ заключается в том, что все услуги, любые виды деятельности могут осуществляться либо на добровольной основе, либо по принуждению. Первым путем идет рынок, вторым — государство. Если бы все услуги предоставлялись рынком, мы имели бы идеальную систему свободного рынка. Если бы все делало государство, мы получили бы социализм. Поэтому каждый, не являющийся отпетым социалистом, должен предусмотреть возможности для существования рынка, и в таком случае нужна какая-то логика, объясняющая, почему в одном случае мы выбираем свободу, а в другом отказываемся от нее. В обществе, где большинство видов деятельности организуется рынком, защитникам активности государства нужно найти оправдание для отхода от рынка в том, что они сами относят к сфере рынка. Вот почему нейтральность является эталоном при ответе на этот вопрос: почему вы считаете, что в этом случае государство должно вступить в игру и изменить условия деятельности рынков? Если рыночные цены едины, почему не должны быть едины и налоговые платежи?

Но если нейтральный налог в принципе невозможен, его сторонникам остается выбор: отказаться от стремления к нейтральности налогов либо вообще от налогообложения как такового.

4.4.4. Добровольные пожертвования государству

Ряд авторов, встревоженных неизбежно принудительным характером системы налогообложения, выдвинули предложение финансировать государство не за счет налогов, а за счет добровольных взносов. Возможны различные формы системы добровольных взносов. Было предложение использовать опыт вольного города Гамбурга, где в ходу были добровольные дары государству. Уильям Ф. Уоррен, президент Бостонского университета, в своем эссе «Освобождение от налогов как путь к ликвидации налоговой системы» следующим образом описывает такого рода систему: «Вашему автору повезло в течение пяти лет прожить в подобном обществе. Тому, кто привык, что налоги собираются под страхом наказаний, это покажется невероятным, но все эти годы он был… своим собственным налоговым инспектором и сборщиком налогов. Он, так же как и все остальные граждане этого общества, получил приглашение — без всяких деклараций и заявлений под присягой — сделать такой взнос на общественные расходы, какой ему покажется уместным и справедливым. Его попросили перевести соответствующую сумму, не проверяемую чиновниками и тайную для всех, кроме него самого, в общественную казну; после этого его имя вносилось в список жертвователей… Каждый гражданин испытывает законное чувство гордости в связи с тем, что ему не приходится иметь дело с назойливо любопытными и подозрительными налоговыми инспекторами и грубиянами из налоговой полиции. И горожане ежегодно собирают именно столько денег, сколько у них просят власти».

Но у системы добровольных пожертвований есть свои серьезные недостатки. В частности, в ней сохраняется разрыв между платежами и получением услуг, который составляет один из самых заметных недостатков системы налогообложения. В случае налогов платежи отделены от получения услуг, тогда как на рынке они выступают рука об руку. Метод добровольных пожертвований увековечивает этот разрыв. В результате А, В и С продолжают пребывать под защитой полиции, хотя они ничего не платили, а деньги государству дали только D и Е. Более того, пожертвования D и Е могут быть диспропорциональными. В сущности, это существующая на рынке система благотворительности. Но источником благотворительных фондов являются пожертвования сравнительно богатых и талантливых. На основе благотворительности невозможно создать эффективный метод продажи услуг. Автомобили, одежду и пр. продают на рынке по определенным ценам, а не раздают кому попало в виде подарков, оплаченных неведомо кем. В рамках системы пожертвований люди будут требовать от государства большего количества услуг полиции, чем они будут оплачивать; а добровольные жертвователи в государственные фонды, не ощущая ни малейшей отдачи от своих денег, будут сокращать взносы. Короче говоря, когда услуги (например, полиции) будут доставаться людям, которые за них не платят, спрос на услуги станет неограниченным, а поток средств в казенные фонды будет заведомо недостаточным.

Поэтому, когда сторонники налогообложения утверждают, что, если финансировать государство за счет добровольных пожертвований, на полицию вечно не будет денег, потому что люди будут жертвовать неохотно, они совершенно правы в той мере, в какой их критика относится к дару как методу финансирования. Но возможности свободного рынка наладить финансирование не сводятся исключительно к методу пожертвований.

Шагом к большей эффективности была бы деятельность защитного агентства, которое брало бы с клиентов установленную плату вместо принятия разнокалиберных пожертвований, предоставляя одновременно свои услуги всем. Такое агентство, разумеется, не отказывалось бы от пожертвований — на общие нужды или на защиту неплатежеспособных бедняков. Но при этом оно взимало бы с клиентов минимальную цену, покрывающую издержки на оказание услуг. Оно могло бы использовать опыт сбора подушной подати или налога за голосование. Налог с избирателей, в сущности, вообще не является «налогом». Это всего лишь цена за участие в организации государства. Платить этот сбор приходится только тем, кто добровольно принимает участие в выборах государственных должностных лиц, т. е. принимает участие в управлении государством. Если бы государственные средства имели источником только налог с избирателей, мы вообще не имели бы налоговой системы. Просто все желающие принимать участие в управлении государством должны были бы платить за это удовольствие. Налог с избирателей уже представляет собой некий прогресс по сравнению с методом добровольных пожертвований, потому что он взимал бы единую или минимальную сумму.

Предложение финансировать все государственные расходы исключительно за счет электорального сбора было встречено возражением, что в таких условиях никто не станет принимать участия в выборах. Возможно, это и точный прогноз, но любопытно, что критики не сделали попытки продвинуться дальше в своем анализе. Ведь здесь у нас открывается возможность совершенно по-новому взглянуть на избирательный процесс. Своеобразие положения избирателя в том, что (а) голосование не приносит ему непосредственной выгоды и (б) влияние каждого отдельного избирателя на конечный результат выборов настолько ничтожно, что решение не участвовать в выборах кажется совершенно безобидным. Короче говоря, специфичность положения избирателя в том, что каждый по отдельности не оказывает практически никакого влияния на результат выборов, да и результат их напрямую мало может изменить его жизнь. Ничего удивительного, что более половины граждан Америки, имеющих право голоса, ежегодно воздерживаются от участия в ежегодном ноябрьском голосовании [November balloting]. Это проливает свет на загадку американской политической жизни — политики всех направлений постоянно призывают граждан на выборы: «Не важно, как вы проголосуете, только приходите на выборы!». При первом взгляде эти призывы кажутся бессмысленными, потому что хотя бы одна из партий, участвующих в выборах, должна выиграть от массовой неявки избирателей. Но стоит понять, насколько важно для политиков создать видимость, что на выборах они получают «мандат» народа, и как важна для политического класса вся эта демократическая шелуха относительно «народного представительства» и пр., и станет ясно, что эти призывы вполне разумны.

Причина относительной никчемности голосования — все тот же разрыв между моментом голосования и платежа, с одной стороны, и получением выгод — с другой. На ту же проблему натыкается сбор с участников выборов. Заплатит человек этот сбор или нет, но участие в голосовании не сделает его жизнь более безопасной. Следовательно, в случае введения налога на участие в выборах люди откажутся голосовать, но будут предъявлять спрос на искусственно бесплатные защитные ресурсы.

Поэтому оба эти метода наполнения государственной казны — посредством налога на избирателей и с помощью добровольных пожертвований — приходится отвергнуть как неэффективные. Был предложен и третий метод, который заслуживает парадоксального названия добровольного налогообложения. Предложена такая схема: в будущем, как и сегодня, каждой территорией будет управлять государство, обладающее монополией на власть. Как и сегодня, государственных деятелей будут выбирать в ходе демократических выборов. Государство установит единую цену, а может быть, и ряд базирующихся на издержках цен за защитные услуги, и у каждого будет возможность выбрать — платить за них или нет. Заплативший получит пользу в виде услуг государственного защитного агентства, а решивший не платить, соответственно, использоваться ими не будет. Главными пропагандистами «добровольного налогообложения» были Оберон Герберт, его сотрудник Дж. Гривз Фишер и (эпизодически) Гюстав де Молинари. Ту же идею, хотя и без детальной проработки, высказывает Герберт Спенсер в первых изданиях своей «Social Statics», прежде всего в главе о «Праве игнорировать государство», а также Торо в «Essay on Civil Disobedience».

Метод добровольного налогообложения поддерживает добровольность, нейтрален (или кажется таковым) по отношению к рынку и устраняет разрыв между налоговыми платежами и пользой. Но это предложение также не лишено серьезных дефектов. Его самым серьезным недостатком является непоследовательность. Ведь целью системы добровольного налогообложения является общество, в котором насилие применяется только к тем, кто посягает на личность и собственность сограждан. Отсюда и отказ от налогообложения. Но, дав людям свободу платить или не платить за защитные услуги государства, последнее сохраняет монополию на эти услуги. Отсюда проблема: следует ли использовать принуждение, чтобы люди не обращались к услугам конкурирующих частных защитных агентств? Сторонники добровольной системы налогов не дали ответа на этот вопрос. Они упрямо исходили из предпосылки, что на территории государства никто не решится создать конкурирующее защитное агентство. И хотя у людей есть выбор — платить или не платить «налоги», очевидно, что некоторые не отказываются платить за защитные услуги вообще. Неудовлетворенные качеством или ценой этих услуг, они предпочтут сформировать на той же территории конкурирующее защитное агентство или «государство» и покупать эти услуги у него. Таким образом, система добровольного налогообложения будет крайне нестабильной, а потому и нереализуемой. Если государство решит объявить вне закона все конкурирующие защитные агентства, оно тем самым перечеркнет главную цель этого проекта — добровольное общество. Оно не будет принуждать к уплате налогов, но ему придется заявить гражданам: «Вы можете платить или не платить нам за вашу защиту, но вы не имеете права пользоваться услугами конкурирующих защитных агентств». А это уже не свободный рынок, а принудительная монополия, на этот раз даруемая государством самому себе. Такая монополия будет менее эффективной, чем чисто конкурентная система, а потому ее услуги будут обходиться дороже, а качество их будет ниже. Она явно не будет нейтральна по отношению к рынку.

С другой стороны, если государство все-таки разрешит свободную конкуренцию на рынке защитных услуг, оно скоро перестанет быть единственным государством на своей территории. Защитные агентства, предоставляющие полицейские и судебные услуги, будут конкурировать между собой, подобно поставщикам любых других услуг. Цены снизятся, качество возрастет. И это будет первым и единственным случаем, когда охрана закона и порядка окажется нейтральной по отношению к рынку. Ее нейтральность будет гарантирована тем, что она окажется элементом самого рынка! Услуги по охране закона и порядка станут, наконец, вполне рыночными. Никто больше не сможет ткнуть пальцем в здание или комплекс зданий, в людей, одетых в ту или иную форму, и сказать: «Вот наше государство».

Хотя «государство» и исчезнет, но этого нельзя сказать про конституцию или режим верховенства законов. Напротив, в свободном обществе охрана закона и порядка станет делом даже более важным, чем в нынешнем. Ведь свободно конкурирующим агентствам судебных услуг придется руководствоваться абсолютным правом, чтобы иметь возможность объективно отличать охрану от вторжения. Это право, строящееся на основной задаче обеспечения охраны личности и имущества, будет кодифицировано. Неспособность выработать соответствующий кодекс законов приведет к разрушению свободного рынка, потому что тогда окажется невозможной адекватная защита от посягательств на личные и имущественные права. С другой стороны, непротивленцы, которые по призыву Толстого отказываются прибегать к насилию даже ради самозащиты, не будут принуждаться к пользованию услугами каких-либо защитных агентств.

Итак, если государство, финансируемое за счет добровольных налогов, разрешит конкуренцию на рынке защитных услуг, возникнет подлинная система свободного рынка, о которой мы уже говорили в главе 1. Этому государству придется не просто конкурировать на рынке с другими защитными агентствами, но конкурировать в неблагоприятных для себя условиях. Ведь государство избирается в ходе «демократических выборов». А если пользоваться языком рынка, «демократические выборы» (один человек — один голос) — это всего лишь метод управления потребительскими кооперативами. Международный опыт убедительно доказывает, что кооперативы не в силах успешно конкурировать с акционерными компаниями, особенно если они действуют на условиях равенства перед законом. Нет оснований думать, что защитные кооперативы станут исключением. Поэтому можно смело предположить, что кооперативное государство «увянет» из-за того, что его клиенты перейдут к конкурирующим организациям. Вот тогда-то акционерные, т. е. корпоративные, защитные агентства станут основной рыночной формой государства.

Страниц: 1234567