Карл Густав Юнг. Тэвистокские лекции.


ДИСКУССИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Доктор Дэвид Йеллоулис:

Вряд ли есть нужда говорить о том, что я не собираюсь обсуждать что бы то ни было из сказанного сегодня вечером. Все мы рады, что профессор Юнг, вместо того, чтобы тратить время на полемику, дал нам столь впечатляющий обзор собственных идей. Но мне кажется, что кое-кто из нас был бы весьма признателен, если бы профессор признал, что наш подход к психологии и психотерапии если и не исчерпывается линией Фрейда, то все же соответствует определенным фундаментальным принципам, которые, даже не будучи сформулированы самим Фрейдом, ассоциируются с его именем. Мы глубоко благодарны профессору Юнгу за то, что он предложил нам более широкую, на наш взгляд, точку зрения. Некоторые из нас отдают ей предпочтение, и, вероятно, фрейдисты могли бы объяснить, почему. Но в один из предыдущих вечеров был поднят вопрос об отношении понятия бессознательного, предложенного нам профессором Юнгом, к фрейдовской концепции, и я полагаю, было бы весьма любезно со стороны профессора Юнга, если бы он хоть как-то помог нам в этом вопросе. Я вполне отдаю себе отчет в том, что мог неправильно его понять, но во вторник у меня создалось такое впечатление, что он сказал буквально следующее: будто бы сам он занимается фактами, а Фрейд — теориями. Не хуже меня он должен знать, что такое решительное утверждение на самом деле не лишено определенной доли преувеличения, и я надеюсь, он скажет нам, например, что следует делать, с точки зрения терапии, когда мы сталкиваемся с пациентом, спонтанно продуцирующим то, что я называю фрейдовским материалом, и насколько правомерно рассматривать его теории в качестве просто теорий перед лицом очевидности, подтверждаемой таким материалом, как инфантильная фиксация либидо — оральная, анальная, фаллическая и др. Если бы профессор Юнг в общих чертах провел тут своего рода корреляцию, мы были бы ему весьма признательны.

Профессор Юнг:

В самом начале я сказал вам, что не хотел бы заниматься критикой. Я лишь хотел предложить вам свою собственную точку зрения, свой метод рассмотрения психологического материала, и я полагаю, что узнав, к чему я пришел, вы сможете составить собственное мнение об этих вопросах и решить, в какой мере вам следовать Фрейду, Адлеру, мне либо кому-то еще. Если же вы хотите, чтобы я пролил свет на вопрос о связи с Фрейдом, я с удовольствием сделаю это. Я начинал, будучи полностью на позициях Фрейда. Я даже считался его лучшим учеником. Я был с ним в полном согласии до тех пор, пока у меня не появилась идея о символичности некоторых вещей. Фрейд не мог с этим согласиться, он идентифицировал свой метод с теорией, а теорию — с методом. Это недопустимо, нельзя идентифицировать методику с наукой. Я сказал, что в связи с этим не могу продолжать участвовать в издании Jahrbuch’a, и ушел.

Мне прекрасно известны заслуги Фрейда, и я не собираюсь их преуменьшать. Я знаю, все, что говорит Фрейд, верно в отношении многих людей, и я предполагаю, что у этих людей именно такой тип психики, который описывается Фрейдом. Адлер, хотя у него совершенно иные воззрения, тоже имеет немало последователей, и я убежден, что «адлеровская» психика свойственна многим людям. У меня тоже есть свои последователи, — не столь много, как у Фрейда, — и к ним относятся люди с «моим» типом психики. Я рассматриваю свой вклад в психологию как собственную субъективную исповедь. То, как я вижу психологические факты, представляет собой мою личную психологию, мой предрассудок. Я признаю, что вижу вещи таким-то и таким-то образом, но ожидаю, что и Фрейд с Адлером поступят точно так же и признают, что их идеи представляют их субъективную точку зрения. От того, в какой мере мы сможем признать наши личные предрассудки, зависит наш реальный вклад в объективную психологию. Мы не можем избежать наследования предрассудков по линии наших предков, смотревших на все определенным образом, и потому уже инстинктивно имеем определенные взгляды. Я был бы невротиком, если бы смотрел на вещи не так, как мне подсказывают инстинкты; моя змея, как сказал бы человек примитивного общества, была бы во всем против меня. Когда Фрейд говорил некоторые вещи, моя змея не соглашалась. И я выбрал маршрут, предписанный мне моей змеею, так было лучше для меня. Но у меня были и пациенты, с которыми приходилось проводить фрейдовский анализ и входить во все те детали, которые были точно описаны Фрейдом. Мне встречались и другие случаи, которые требовали обращения к адлеровской точке зрения, поскольку речь шла о комплексе власти. Людям, обладающим способностью к адаптации и преуспевающим, больше отвечает фрейдовская психология, поскольку при таком положении дел человек может думать об удовлетворении своих желаний, тогда как неудачнику не до этого. У него лишь одно желание — выдвинуться, следовательно, речь идет об адлеровской психологии, ибо у человека, который вечно оказывается на вторых ролях, развивается комплекс власти.

У меня нет комплекса власти в этом смысле, потому что я был довольно удачлив и практически во всех отношениях был способен к адаптации. Даже если со мной не согласен весь мир, мне это совершенно безразлично. У меня в Швейцарии безупречное положение, я доволен собой, и даже если мои книги никому не нравятся, они не перестают нравиться мне. Я не знаю ничего лучшего, чем пребывание в собственной библиотеке, и если я открываю что-либо новое в своих книгах, — это чудесно. Я не могу сказать, что соответствую фрейдовской психологии, поскольку, что касается моих желаний, я никогда не знал подобных сложностей. Мальчиком я жил в селе и воспринимал вещи очень естественно, а те естественные и неестественные вещи, о которых говорит Фрейд, меня не интересовали. Разговоры об инцестуальном комплексе вызывают у меня скуку Но я точно знаю, что может действительно сделать меня невротиком: если я начну говорить или верить в нечто такое, что мне не свойственно. Я говорю то, что думаю: если кто-то согласен со мной, меня это радует, но даже если не согласен никто, меня это не огорчает. Я не могу присоединиться ни к адлеровской, ни к фрейдовской конфессиям. Для меня приемлема лишь юнговская конфессия, ибо если даже на всей Земле не будет ни единого человека, разделяющего мои взгляды, я все равно буду смотреть на вещи именно так. Я лишь надеюсь дать вам ряд интересных идей, а также показать, как я работаю с материалом.

Мне всегда интересно увидеть мастера за работой. Его мастерство придает ремеслу колдовскую силу. Психотерапия — это ремесло, и то, что мне положено делать, я делаю своим особым способом — способом достаточно простым, так что и говорить, вроде, не о чем. Я ни на миг не допускаю, что абсолютно прав. В психологических вопросах никто не бывает абсолютно прав. Никогда не забывайте о том, что в психологии средство, с помощью которого вы судите о psyche и наблюдаете за ней, это сама psyche. Слыхали ли вы когда-либо об ударяющем по самому себе молотке? В психологии объектом наблюдения является сам наблюдатель. Psyche — не только объект, но и субъект нашей науки. Как видите, тут имеется порочный круг, поэтому нам следует быть очень осторожными. Наибольшее, чего мы можем ожидать, — это, чтобы каждый открыл свои карты и признал: «Я обращаюсь с вещами таким-то и таким-то образом, а вот такими я их вижу». После этого мы можем обменяться впечатлениями.

Я всегда обменивался впечатлениями с Фрейдом и Адлером. В трех книгах, написанных моими учениками, была предпринята попытка дать конспективное изложение этих трех точек зрения (Kranefeldt W.M. Secret Ways of the Mind; Heyer G.R. The Organism of the Mind; Adler G Entdeckung der Seele.). Вы никогда не услышите ни о чем подобном с противоположной стороны. Таков наш швейцарский темперамент. Мы — либералы и стараемся рассматривать все вместе взятое, в одном ряду. На мой взгляд, лучше всего сказать, что, вероятно, есть тысячи людей, имеющих, фрейдовский тип психики, и точно так же есть тысячи людей, имеющих адлеровский тип психики. Некоторые ищут удовлетворения желаний, другие — достижения власти, а третьи хотят оставить все на своих местах и видеть мир таким, каков он есть. Мы не хотим ничего менять. Мир хорош таким, каков он есть.

В настоящее время существует немало различных психологии. Некоторые американские университеты каждый год выпускают по тому психологии, соответственно за 1934, 1935 год и так далее. В психологии имеет место тотальный хаос, поэтому не относитесь слишком серьезно к психологическим теориям. Психология — не символ веры, а точка зрения, и если относиться к этому по-человечески, то можно найти общий язык. Я признаю, что одних людей беспокоит сексуальность, других — нечто иное. Меня — в основном нечто иное. Теперь вы имеете представление о том, как я смотрю на вещи. Гигантский монстр исторического прошлого, змея столетий, бремя человеческого сознания, проблема христианства — вот что не дает мне покоя. Все было бы намного проще, если бы я ничего не знал; но благодаря моим предкам и моему образованию я знаю слишком много. Других людей подобные проблемы не беспокоят, их не заботит историческое бремя, налагаемое на нас христианством. Но существуют люди, охваченные пылом борьбы между прошлым, настоящим и будущим. Это величайшая человеческая проблема. Одни люди делают историю, а другие строят маленький домик в пригороде. Случай Муссолини не объяснить простым указанием на факт наличия у него комплекса власти. Он сосредоточен на политике, в ней его жизнь и его смерть. Мир огромен, и ни одна теория не может объяснить в нем все.

Для Фрейда бессознательное является главным образом вместилищем вытесненных содержаний. Он смотрит на него под углом зрения детства. Для меня бессознательное является безбрежной исторической сокровищницей. Я сознаю, что и у меня было детство, но оно невелико в сравнении с безбрежными просторами истории, которые с юных лет интересовали меня больше, чем детство. Таких людей, как я, немало. В этом плане я оптимист. Когда-то, когда я думал, что таковых нет, я опасался, что это мегаломания. Но затем я обнаружил немало людей, отвечающих моей точке зрения, и с удовлетворением узнал, что отношусь к тем, пожалуй, немногим людям, чью психологическую сущность, в ее фундаментальных проявлениях, довольно удачно выражают предложенные мной формулировки; если таких людей подвергнуть анализу, обнаружится, что они соответствуют моей точке зрения, а не фрейдовской или адлеровской. Меня упрекали в простодушии. Когда по поводу какого-то пациента я испытываю неуверенность, я даю ему книги, написанные Фрейдом или Адлером, и говорю: «Сделайте свой выбор», — в надежде на то, что мы выйдем на верный путь. Иногда мы бываем на ложном пути. Как правило, людям, достигшим определенной зрелости, философского склада ума, преуспевающим и не слишком склонным к неврозам, отвечает моя точка зрения. Но из всего мною сказанного не следует делать вывод, что я всегда открываю свои карты и рассказываю пациенту все, что по этому поводу думаю. Время не позволяет мне входить во все детали интерпретации. Но в некоторых случаях привлечение больших запасов знания просто необходимо, и видя в этом путь к обогащению своих воззрений, человек бывает только признателен.

Вряд ли я смог бы найти общий язык с Фрейдом, когда некую область бессознательного он называет словом «Ид». К чему такое смешное название? Это нечто бессознательное, нечто такое, чего мы не знаем. Зачем называть его «Ид»? Безусловно, различие темпераментов порождает различие в воззрениях. Мне никогда не удавалось пробудить в себе такой отчаянный интерес ко всем этим сексуальным случаям. Да, они существуют, существуют люди с невротической сексуальной жизнью, и вам приходится обсуждать с ними все эти сексуальные материи, пока им не надоест и вы, наконец, избавитесь от этой скуки. Естественно, я, со своим темпераментом, считаю за благо поскорее разделаться с этим. Материал ведь невротический, и ни один психически нормальный благоразумный человек не станет попусту тратить время на подобные разговоры. Задерживаться на таких предметах противоестественно. Примитивным народам свойственна большая скрытность на этот счет. Они намекают на сексуальную связь с помощью слова, равнозначного нашему «тише!». Сексуальные предметы для них являются табу, точно так же, как и для нас, если только мы психически нормальны. Но табуированные предметы и места всегда имеют свойство принимать на себя всякого рода проекции. И поэтому очень часто реальную проблему следует искать вовсе не здесь. Есть немало людей, которые создают себе лишние проблемы по поводу секса, в то время как на деле их беспокоят проблемы совершенно иной природы.

Однажды ко мне пришел молодой человек с неврозом принуждения (compulsion neurosis). Он принес мне рукопись, где на ста сорока страницах давался полный фрейдистский анализ его случая. Все было выдержано в строгом соответствии с правилами, это вполне могло быть опубликовано в «Jahrbuch». «Не могли бы вы это прочесть, — сказал он, — и объяснить мне, почему, несмотря на то, что мною проведен полный психоанализ, я тем не менее не излечился?» — На что я ответил: «Я, как и вы, ничего не могу понять. По всем правилам искусства вы должны были излечиться, но раз вы говорите, что этого не произошло, я вынужден вам поверить». Но он настаивал: «Почему я не смог излечиться после полного проникновения в структуру моего невроза?» И тогда я сказал: «Я не берусь оспаривать ваш тезис. Все продемонстрировано просто изумительно. Остается лишь один, вероятно, достаточно глупый вопрос: вы не упомянули, откуда вы родом и кто ваши родители. Вы говорите, что провели последнюю зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице. Вам повезло с родителями?» — «Конечно же, нет». — «Тогда у вас, наверное, хорошо налаженный бизнес, и вы умеете делать большие деньги?» — «Нет, делать деньги я не умею». — «Может, вам повезло с дядюшкой?» — «Нет». — «Тогда откуда же у вас такие деньги?» Он ответил: «У меня имеется определенная договоренность. У меня есть друг, который дает мне деньги». Я заметил: «О, это, должно быть, просто сказочный друг», — и он сказал: «Это женщина». Она была намного старше его, ей было тридцать шесть лет, она работала учительницей в начальной школе, получала низкое жалованье и, как это бывает со старыми девами, влюбилась в двадцативосьмилетнего парня. Сама жила на хлебе и молоке, чтобы он мог проводить зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице. «И вы еще спрашиваете, почему вы больны!» — воскликнул я, но он возразил: «Вы рассуждаете как моралист; это ненаучно». Я сказал ему: «Деньги, лежащие у вас в кармане, это деньги обманутой вами женщины». Он ответил: «У нас был уговор на этот счет. Я имел с ней серьезную беседу, и то, что я беру у нее деньги, не должно подлежать обсуждению». На это я сказал: «Вы убеждаете себя в том, что это не ее деньги, но вы живете на них, и это аморально. В этом причина вашего невроза принуждения. Это компенсация и наказание за аморальность вашей позиции». Это, конечно, абсолютно ненаучная точка зрения, но, по моему убеждению, он заслуживает своего невроза и до конца своих дней от него не избавится, если не перестанет вести себя по-свински.

Доктор Томас А.Росс:

Это не вышло наружу в процессе анализа?

Профессор Юнг:

Он тут же незамедлительно ушел, преисполненный чувства собственного достоинства, думая при этом: «Этот доктор Юнг просто моралист, а не ученый. Любой другой, вместо того чтобы заниматься мелочным дознанием, с увлечением ухватился бы за такой неординарный случай». Это преступление: ради приятного времяпрепровождения он обкрадывает честную женщину, пользуясь сбережениями всей ее жизни. По этому малому тюрьма плачет, и его невроз вполне подходящее для него наказание.

Доктор Перси У.Л.Кэмпс:

Я не психолог, а простой практикующий врач-терапевт, из тех, кто может претендовать не больше чем на пригородный домик. В данной аудитории я аутсайдер. В первый вечер я думал, что не имею права здесь находиться; во второй вечер я снова был здесь; на третий — я уже не жалел, что пришел; а на четвертый — я вдруг оказался в дебрях мифологии.

Я бы хотел кое-что спросить по поводу прошлого вечера.

Мы уходили под впечатлением вашей идеи о совершенстве как о чем-то отнюдь не желательном, неотвратимо приближающем нас к конечной цели существования. Я, правда, крепко спал прошлой ночью, но все-таки чувствую, что пережил нравственный шок. Возможно, я не наделен высоким интеллектом, и это был к тому же интеллектуальный шок. Профессор Юнг заявил о себе как детерминист или фаталист. После проведенного им анализа молодой человек ушел разочарованным, а затем и вовсе потерпел крах, однако профессор Юнг счел, что подобный крах был единственно правомерным. Я полагаю, что вы как психологи призваны лечить людей, что у вас должна быть цель в жизни — не просто удовлетворение собственных интересов, будь то мифология или изучение человеческой природы. Вам необходимо достичь самого дна человеческого естества и попытаться его некоторым образом перестроить и улучшить.

Я с величайшим интересом вслушивался в простые английские термины профессора Юнга и восхищался ими. Я был просто поражен всей этой новой терминологией. Послушать о наших ощущениях и мышлении, чувстве и интуиции — к которым, вероятно, можно добавить что-нибудь еще — было для меня, как человека простого, чрезвычайно интересно. Но мне кажется, что мы не слышали о том, как развивается детское сознание или даже бессознательное. Я боюсь, что мы недостаточно слышали о детях. Я хотел бы спросить профессора Юнга о том, как детское бессознательное становится сознанием. Я также хотел бы узнать, не сбивает ли нас с пути это обилие диаграмм, барьеров, разного рода «Эго» и «Ид», прочих вещей, увиденных мной; разве не лучше было бы, будь у нас некая градация стадий.

Как отметил профессор Юнг, мы наследуем свои лица, глаза и уши — множество разнообразных лиц; и в психологии также имеется множество типов. Не будет ли вполне разумно предположить, что на почве этой наследственности произрастает огромное множество разнообразных возможностей — своего рода сеть, решето, воспринимающее впечатления и осуществляющее их селекцию в бессознательные ранние годы жизни, а позднее пропускающее их в сознание? Я хотел бы спросить профессора Юнга: быть может, столь выдающегося психолога, — величайшего, с моей точки зрения, — каковым является профессор Юнг, нынешним вечером также посещали подобные мысли?

Профессор Юнг:

После таких суровых упреков в аморальности я обязан объяснить свои вчерашние циничные замечания. Я не такой плохой, как может показаться. Естественно, я пытаюсь сделать для своих пациентов все, что могу, но в психологии очень важно, чтобы врач не стремился вылечить любой ценой. Он должен быть исключительно осторожным, дабы не навязать пациенту свою волю и убеждения. Мы должны оставлять ему определенную свободу. Вы не можете избавить людей от их судьбы, так же как в медицине вы не можете излечить пациента, если природа назначила ему умереть. Порой это вообще вопрос, дозволено ли вам спасать человека от того, что ему суждено вынести во имя своего дальнейшего развития. Вы не можете уберечь некоторых людей от совершения ужасных глупостей, ибо они у них в крови. Если останавливать их буду я, в этом не будет никакой их заслуги. Во имя собственного достоинства, ради психологического развития следует принимать себя такими, какие мы есть, и всерьез проживать вверенную нам жизнь. Нам необходимы и наши грехи, и наши ошибки, и наши заблуждения, иначе мы будем лишены наиболее сильных причин, побуждающих нас к развитию. Я не пытаюсь вернуть человека, который услышал нечто такое, что могло изменить его душу, но ушел, не обратив на это внимания. Вы можете обвинить меня в варварстве, но это меня уже не беспокоит. Я на стороне природы. Старинная китайская Книга Мудрости гласит: «Учитель говорит единожды». Он не станет гоняться за вами, это недостойно. Те, кому дано услышать, поймут, те же, кому не дано понять, не услышат.

У меня было впечатление, что моя аудитория состоит главным образом из психотерапевтов. Если бы я знал, что тут присутствуют медики, я бы выражался менее специально. Но психотерапевтам должно быть понятно. Фрейд говорил (цитирую собственные слова моего учителя): «Очень плохо пытаться вылечить любой ценой». Он часто повторял мне это, и он прав.

Психологические истины носят обоюдоострый характер, и все, что бы я ни сказал, может быть использовано таким образом, что оно будет служить величайшему злу, величайшему опустошению и абсурду. Я не сделал ни одного утверждения, которое нельзя было обратить в противоположность. Поэтому я ни на одном утверждении не настаиваю. Вы можете принимать их или не принимать, это ваше право. Вы, вероятно, можете меня за это порицать, но я верю в то, что в каждом человеке есть воля к жизни, которая поможет ему выбрать свою истину. Имея дело с пациентом, следует быть очень осторожным, чтобы не подорвать его самостоятельность силой своего личностного или научного авторитета, ведь всю жизнь человеку приходится сражаться в одиночку, и он должен поверить в свою, возможно, очень непрочную броню и в свою, возможно, очень несовершенную цель. Когда я говорю: «Это никуда не годится, должно быть гораздо лучше», — я лишаю его мужества. Он пашет свое поле, должно быть, не самым лучшим плугом, мой был бы, наверное, лучше, но для него-то что толку? Мой плуг — это мой плуг, я не могу дать его кому-то взаймы; каждый вынужден пользоваться своими, пусть ненадежными, орудиями и исходить из своих, прирожденных способностей, какими бы они ни были. Конечно, я могу чем-то помочь, например, сказать: «У вас совершенно замечательное мышление, но в других отношениях вы, наверное, могли бы стать лучше». Если человек не хочет об этом слышать, настаивать я не буду, ибо не хочу, чтобы он отклонялся 6т своего пути.

Доктор Марион Э.Т.Маккензи:

Именно так обстояло дело с тем богатым молодым человеком: его не остановили, и он ушел со своими печалями?

Профессор Юнг:

Да, это все та же техника. Если я скажу человеку: «Вы не должны уходить», — он никогда не вернется. Я должен сказать: «Избирайте свой собственный путь». Тогда мне поверят.

Что же касается детей, то в последние десятилетия вокруг этого вопроса было так много шума, что нередко на каком-нибудь ученом заседании мне хочется спросить, недоуменно почесав затылок: «Неужели здесь собрались одни повивальные бабки и няни?» Неужели весь мир состоит из одних лишь родителей и дедушек с бабушками? У взрослых есть тоже проблемы. Оставьте бедных детей в покое. Я могу судить лишь о том, что рассказывает мать. Детские неврозы создают сами родители.

Конечно, очень интересно было бы провести исследование развития сознания. На первых порах сознание пребывает в неустойчивом состоянии, и вы не можете сказать, в какой момент ребенок уже стал сознательным, а в какой еще нет. Но это относится к совершенно иной области — возрастной психологии. Существует психология детства, которая, соответственно, включает в себя психологию родителей; психология допубертатного и пубертатного периода; психология молодежного и зрелого возраста — со своей спецификой в случае тридцатипятилетнего взрослого человека и человека, вступившего во вторую половину своей жизни; психология пожилого возраста. Это самостоятельная область науки, у меня нет возможности вдаваться в эти материи. Мне не хватает времени даже тогда, когда я хочу пояснить один-единственный сон. Наука необъятна. Это как если бы вы ожидали, что физик, излагающий теорию света, одновременно объяснит вам всю механику. Это просто невозможно. Психология — это не вводный курс для нянь; это очень сложная наука, охватывающая массу знания, и поэтому вы не должны ожидать от меня слишком многого. Я делаю все, что только могу для того, чтобы разобраться со снами и рассказать вам что-нибудь о них, а оправдать все ожидания я, естественно, не в состоянии.

Что касается вопроса о совершенстве: стремление к совершенству есть высший идеал. Но я говорю: «Сделайте то, что вы в состоянии сделать, вместо того, чтобы гнаться за тем, чего вы никогда не достигнете». Никто не является совершенством. Вспомните изречение: «Никто не благ, как только один Бог» (Лука. — 18:19.), да никто и не может быть таковым. Это иллюзия. Мы можем лишь скромно стремиться осуществить себя и достичь наибольшей возможной полноты своего человеческого бытия, у нас и с этим будет достаточно хлопот.

Доктор Эрик Штраус:

Намеревается ли профессор Юнг опубликовать соображения, побудившие его идентифицировать определенные архетипические символы с физиологическими процессами?

Профессор Юнг:

Случай, который вы имеете в виду, мне предложил доктор Дэви; впоследствии этот материал он опубликовал без моего ведома (См. выше.). Я не хотел бы ничего больше говорить об этой корреляции, поскольку не чувствую у себя под ногами твердой почвы. Вопросы, возникающие при диагностировании в связи с органическими поражениями и психологическими символами, очень сложны, и в данный момент я предпочел бы не говорить на эту тему.

Доктор Эрик Штраус:

Но ваш диагноз был поставлен на основании фактов сновидения?

Профессор Юнг:

Да, поскольку органические нарушения вызвали отклонения в функционировании психики. Имела место сильная депрессия и, по всей видимости, глубокое поражение симпатической системы.

Доктор Х.Кричтон-Миллер:

Завтра будет последний семинар, и остается один интересующий нас вопрос, который, однако, еще не был затронут. Речь идет о сложной проблеме трансфера, переноса. Хотелось бы знать, не сочтет ли профессор Юнг возможным сообщить нам завтра свою точку зрения (касаться взглядов представителей других школ не обязательно) относительно трансфера и правильного отношения к нему?